Дедушка Васыль: почему я вспоминаю о нём, глядя в дочкины глаза
Корреспондент «Белгородской правды» делится своей семейной историей
Василий Федотович Савченко-
Статья
-
Статья
…Мне 3 или около того. Я бегу по грунтовой дорожке. Убегаю от злого медведя. И вдруг земля предательски уходит из‑под ног. Боль. Из разбитой коленки течёт кровь. От слёз мир вокруг расплывается. «Нiчого, нiчого, Татусю!» – бормочет мой преследователь.
Сильные руки поднимают с земли, одёргивают платьице. Голос спокойный и уверенный. Через минуту пострадавшее место залеплено листом подорожника, который для верности примотан к ноге большим носовым платком. А злой медведь – плод моего воображения – превращается в доброго дедушку Васю, которого односельчане звали Васыль – на украинский манер. Или уважительно по отчеству – Федотович.
Сельский бухгалтер
Родился Василий Федотович Савченко в 1914 году на Украине, в селе Поповка Краснопольского района Сумской области. Был из многодетной крестьянской семьи. С раннего детства много и тяжело работал на земле. Семейная легенда гласит, что свою жену Любовь Ильиничну – мою бабушку Любу – выкрал ночью из родительского дома. И тем самым, можно сказать, спас. Если бы не это замужество, ей, дочери жандарма, скрывавшегося от скорой на расправу советской власти, было несдобровать: стояли 1930-е, в стране набирала обороты очередная кампания по борьбе с кулаками и прочими «социально чуждыми элементами».
Всю жизнь – с перерывом на войну – дед работал бухгалтером на сельскохозяйственных предприятиях Краснояружского и Грайворонского районов. В семейном архиве сохранилась фотография, датированная 1932 годом. На ней запечатлён коллектив конторы Краснояружского сахзавода. Деду там всего 18: коренастый, но стройный, он смотрит прямо и строго. Картуз лихо заломлен на макушку, а из‑под него выбился на лоб тёмный чуб.
Я же помню его другим: мягким и улыбчивым, с венчиком седых волос над ушами и колючей серебристой щетиной на щеках, которую он по утрам сбривал громко жужжащей электробритвой. Но вот взгляд у деда Васи даже в старости оставался ярким – глаза у него были сине-голубого цвета. И сейчас, когда моя дочь смотрит на меня своими васильковыми глазёнками (а мы с мужем оба кареглазые!), я понимаю, что это привет от дедушки. И вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…
Василий Савченко (слева) с приятелем / Фото: архив семьи Савченко
Будет Тамарочка
Наша с ним большая взаимная любовь зародилась задолго до того, как я осознала себя. И началась она с его безусловного обожания внучки – единственной девочки после трёх сыновей и четырёх внуков. Собственно, дедушка Вася, по рассказам родных, и дал мне моё редкое имя. Месяц после рождения я была просто девочкой. Наконец на семейном совете родные начали гадать, как же меня назвать. Отцовский вариант не нравился маме, материнский – отцу. Старший брат – ему тогда было уже 11 – хотел дать такое имя, чтобы не было ни у кого в нашем селе. И тут дедушка Вася тихо предложил из своего угла:
«А хай буде Тамарочка!» На том и порешили.
Мне не было ещё и года, когда мама вышла на работу. Главными няньками стали родители отца – жили мы вместе, одним домом. Мама со смехом вспоминала, как мы с дедом сообща читали газету лёжа рядом на диване. Прессу он держал вверху на вытянутых руках. По мере засыпания деда газета опускалась всё ниже и ниже.
«Ты ждала, пока она опустится окончательно, а потом как давай её «читать» – и руками, и ногами!» – хохотала мама.
Кроме того, дедушка взял на себя прогулки. И они, судя по рассказам родных, стали для него – глубоко пожилого человека – сущим наказанием.
«Татусю, зупинися!» – бессильно кричал он мне вслед по‑украински.
Но куда там! Бегать я, по рассказам родных, стала сразу, как только научилась ходить. Падала, вставала и снова бежала прочь от своего нерасторопного няня. Пока, наконец, кто‑то из селян, сжалившись над стариком, не ловил меня и не передавал запыхавшемуся деду. Тот брал внучку под мышку и нёс домой. Ставил в прихожей на ноги и рассерженно восклицал: «Берiть свою неслухняну дiвчiну!» Но строгости его хватало ненадолго. Стоило мне пообещать «ябольшетакнебуду», вцепившись в его ногу, как прогулка продолжалась.
Тамара с дедушкой Васей на огороде / Фото: архив семьи Савченко
Маленькие истории
Как только я вошла в более сознательный возраст, дед стал брать меня с собой в недальние путешествия. Мы садились на поезд и ехали к его многочисленным сёстрам в украинскую Поповку и краснояружскую Илёк-Пеньковку. А из своих самостоятельных вояжей в Харьков он всегда привозил мне яблочное пюре в маленьких стеклянных баночках и круглые белые аскорбинки в бумажных крутках. Выдавал строго по одной в день, но я быстро разведала, что хранится лакомство в кармане его старого кожуха, висящего в коридоре, и бессовестно таскала витаминки без счёту.
Дед вёл мой детский фотоальбом: лично подклеивал в него новые снимки и подписывал их.
«Каждая фотография – маленькая история», – подчёркивал он.
Его собственные старые фото хранились в большом чемодане под кроватью – вместе с опасной бритвой, старенькой счётной машинкой-арифмометром «Феликс» и прочими сокровищами, которых так вожделело моё детское сердце. А в шифоньере в облаке нафталина обитал парадный дедушкин пиджак – с наградными планками и отдельно висящим орденом Отечественной войны II степени. Этот наряд дедушка Вася надевал раз в год на 9 Мая и шёл в сельский клуб на праздничный концерт. О войне он мне не рассказывал: я была слишком мала, да и девчонка.
Май 1932 года. Василий Савченко (стоит) в конторе Краснояружского сахзавода / Фото: архив семьи Савченко
Впоследствии – уже после смерти деда – я узнала, что повоевал он недолго: в боях под Москвой попал в окружение, а затем в плен. После освобождения отрабатывал свой «позор» в советском трудовом лагере под Калининградом, куда в начале 1946 года, вызванная его письмом, съездила бабушка Люба. После этой поездки родился мой отец – его самый младший сын.
Только повзрослев, я догадалась, что именно с лагерем связана привычка деда не оставлять после себя в тарелке ни крошечки. Он был неприхотлив в еде, но любил тюрю из картофельного пюре со сметаной. Доев её, аккуратно подчищал остатки со дна тарелки хлебушком, а потом сметал хлебные крошки со стола в ладонь и отправлял в рот.
Мой подорожник
Дед был до крайности экономным, но не скупым. Конфет, например, покупал немного – на один раз поесть, зато каждый раз, как мы с ним ходили в магазин. Показал мне все съедобные травки и смолу с фруктовых деревьев, научил добывать зёрнышки мака из высохших коробочек и высасывать нектар из цветов. Он же, терпеливо обучая меня буквам, открыл для меня мир чтения. И однажды по пути из магазина завёл в сельскую библиотеку. Первыми в моём формуляре стали книги любимого им Тараса Шевченко.
«Реве та стогне Днiпр шiрокий…» – вскоре бойко декламировала я строки украинского поэта.
А потом дедушка Вася заболел. Первый инсульт вложил в его руки палочку, на которую он тяжело опирался во время своих – уже недальних – прогулок вокруг дома. Второй инсульт его обездвижил, а третий – добил. Мне было 11, и я не плакала на похоронах. Он научил меня не плакать: ведь если больно, надо просто приложить подорожник – и всё пройдёт.
Я заплакала только спустя несколько месяцев, на 9 Мая, когда мимо прошли ветераны в орденах, а дедушкин пиджак с наградами так и остался висеть в шкафу. В этот день я поняла, что нет такого подорожника, который способен залечить рану на сердце от этой страшной потери. Но спустя много лет, когда у меня родилась дочь с глазами дедушки Васи, я поняла, что такой подорожник всё же существует.
Тамара Акиньшина