За полчаса до войны. Когда семейный портрет может стать дороже драгоценностей

Общий снимок мог стать последним, вообще единственным, потому что до него в мазанке села Салтыково Старооскольского района других и не было.

Представляю, с каким сердцем бабушка, Мария Алексеевна, готовилась к той почти прощальной фотосессии, наряжала троих детей. Старшему Толе только исполнилось четыре: вот он, посередине, с озорными искорками в глазах. Оле и Вале, замершим в ожидании птички, которую пообещал выпустить незнакомый дядя, три и два года. Их маме нужно было собрать в кулак волю, чтобы не завыть в голос по‑бабьи: что будет с ними всеми завтра, увидят ли дети отца? Она отгоняла чёрные мысли сборами: достала из сундука лучшую блузку, разгладила юбку с кружевной оборкой. Про бусы не забыла. Держалась изо всех сил. Лишь складочка на переносице передала напряжение момента.

Дар любить

Дедушке Николаю здесь 30. У него лёгкое лицо, очень располагающее. Может быть, потому, что до этого момента он был счастлив? Безумно любил свою красивую жену.

Настолько красивую, что, по преданию, салтыковские парни специально ходили на службу в Рождественско-Богородицкую церковь (её разрушили в середине 1930-х), чтобы увидеть расцветающую Маню Зубкову.

Гадали, кому она достанется, ослепительная, но невероятно бедная, третья по старшинству из девяти детей. Нищета и решила её судьбу. Родители сговорились сами с семьёй жениха. О будущей супруге Николай, конечно, слышал, но никогда с ней не встречался. Увидел, считай, на свадьбе – и пропал на всю жизнь.

Похоже, в его роду был такой дар – любить всей силой души и сердца. Иначе, наверное, не смог бы его отец, солдат царской армии Фёдор Шамраев, в 1908 году убедить не знавшую ни слова по‑русски Людмилу из далёкой польской деревни (Польша тогда входила в состав Российской империи – прим. авт.) поехать за ним в Курскую губернию.

В слободе Салтыково иноземку так и не приняли, обзывали за глаза «баптисткой». Но Люся, как все её стали называть, кажется, и не старалась прижиться или понравиться. Будучи католичкой, в местный храм не ходила, язык до конца жизни толком так и не выучила. Вязала потрясающие кружева, вышивала, воспитывала двоих детей (Николай был старшим) и ни в чём не перечила своему рыжебородому богатырю Фёдору.

Семья их слыла крепкой, середняцкой, но не из‑за большого хозяйства, а, скорее, малого числа ртов. Именно свекровь и свёкор стали главной опорой для Марии с детьми после того, как Николая забрали на фронт.

Семья Шамраевых (сфотографировались перед уходом Николая Фёдоровича на фронт)

Все воевали

Пока не рассекретили военные архивы, никто в нашей семье не знал о том, как и где именно воевал дедушка. Горы благодарственных писем, грамоты в его адрес, в том числе от Рокоссовского, Конева, десятилетиями лежали нетронутыми в сундуке вперемежку с облигациями, которыми колхоз рассчитывался с работниками. Медалями «За отвагу» и «За взятие Берлина», орденом Красной Звезды дети Шамраевых (после войны у Николая и Марии родилось ещё трое, в том числе моя мама) играли как погремушками.

Дедушка никогда наградами не хвастался, не гордился. Тогда таких людей было много. «Все воевали, и я воевал», – так говорили. К тому же он был очень умным от природы человеком, много знал, много читал, мыслил широко, хотя и имел за плечами всего четыре класса. Для него почести не имели значения, вспоминают те, кто его знал.

Нужная встреча

Николай Фёдорович дошёл в составе 27-й гвардейской мотобригады до Франкфурта. Был шофёром, разведчиком. Его пять раз ранило – дважды очень тяжело. Закончил войну в звании гвардии сержанта.

Он никогда не стремился в начальники, хотя побыл после войны председателем колхоза, заведовал райпо.

Однажды в Губкине, перед 9 Мая, я беседовала с пожилой женщиной, солдатской вдовой. Узнав, что я из этих краёв, женщина стала выяснять, кто были мои предки. Услышав фамилию Шамраев, вдруг замерла и как‑то особенно на меня посмотрела:

«А ты знаешь, что твой дедушка спас моих деток от голодной смерти? И не только их».

Пенсионерка рассказала, как, рискуя как минимум партбилетом (Николай Фёдорович был убеждённым коммунистом), он в послевоенное голодное время правдами и неправдами выделял осиротевшим семьям зерно, закрывал глаза на собранные в поле колоски и даже предупреждал женщин о готовящихся объездах.

Наверное, именно тогда я и поняла, как необыкновенно проницательны и щедры бывают небеса, посылающие нам вести из прошлого.

Наградной лист с представлением Николая Шамраева к ордену Красной Звезды