«Хаты горели, как спички». Каким было военное детство у белгородца Николая Примакова

Они готовились

«Я ивнянец. На одной из центральных улиц посёлка – Интернациональной – стоял наш дом. Мать – домохозяйка, неграмотная, отец – работник сахарного завода, младший брат и я. Ни дома, ни брата, ни родителей давно уже нет.

Мать не помнила числа, когда меня родила, она и свой‑то день рождения толком не знала. Отец говорил, что вроде я родился зимой, на Николу (в христианстве день святого Николая Чудотворца отмечают 6 декабря – прим. авт.). Метрики у меня долго не было, потому что её надо было получать в сельсовете. Уже после оккупации я сам туда отправился.

Пришёл 5 мая, в документе и поставили эту дату. С годом рождения тоже интересная история. Я родился в 1932-м, но год приписали: мать боялась ещё одной войны, хотела, чтобы я пошёл служить в армию позже.

Фото: Российский государственный архив кинофотодокументов
«Если останусь жива, увидимся». Как жили белгородцы при немецкой оккупации

Война началась, когда мне было 9. Немцы заняли Обоянь и Курск, тогда мы оказались как в мешке. В Ивне почти месяц было безвластие. Магазины стояли разграбленные. Когда пришли немцы, меня удивило, что молодые и средних лет офицеры владели русским языком. Пожилые знали отдельные слова. Они заранее готовились к вторжению в СССР.

Заняли наши дома и объявили новый порядок. У нас тоже жили трое. Каждую ночь за окнами слышно было колотушку. Немцы вменили в обязанность ходить и стучать из конца в конец улицы. Если её не слышно, значит, что‑то замышляется против них.

Потом появилась виселица, на которой повесили партизан, партийных работников, оставленных в тылу для подпольной работы. Их сдал кто‑то из своих. Казнили семью коммунистов. Для устрашения тела долго не снимали, они раскачивались от ветра».

«Мама ходила искать сына среди повешенных фашистами»

Расправа над детьми

«С начала войны появилось много беженцев, которые устроились жить в доме колхозника. Латыши пришли со своей скотиной, коровами, которые потом разбрелись и кормились на полях. По утрам беженцы ходили по деревням, меняли вещи на продукты, к вечеру возвращались.

Как‑то утром немцы окружили несколько таких пришлых людей – стариков, женщин, детей, повели в сторону больницы. Человек 30. Я с друзьями тогда сидел в огородах на противоположной стороне пруда и смотрел, что будет дальше.

Их привели к песчаному карьеру и стали расстреливать. В одном месте из‑за воды, которая пришла с полей, образовался небольшой отвес. Одна из девушек там укрылась. Осталась в живых (тогда смогла спастись ещё одна женщина – прим. авт.). Пули засвистели поверх наших голов, мы побежали. Казнь в посёлке видели многие. Мы больше туда не ходили: боялись. Я потом узнал, что это были евреи.

Помню случай, когда расстреляли нескольких наших пацанов-подростков. Возле санатория Гайдара они обкидали камнями троих немцев. О расправе над детьми говорили в каждом доме».

Фото: moyapobeda.ru
Два букваря на всех. Как в военное детство Валентины Ломовой вплелась история родной школы

Чистит сапоги!

«В войну занятия в школе проходили для 1-х и 4-х классов. Занимались всего несколько месяцев. Учебников почти не было, тетрадей тоже. На базаре продавали газетную бумагу, её сшивали, и получалась тетрадь. С учебниками выручал друг – сын нашей учительницы Нины Алексеевны Гримовой.

Во время оккупации она собрала у нас учебники и где‑то заклеила, где‑то вырвала страницы с изображением Ленина, Сталина, чтобы книги не отобрали немцы. Они приходили к нам на занятия, проверяли, как проводят уроки. А на переменках ловили мальчишек и заставляли чистить им сапоги. В классе спрашивают: где, например, Колодезный? Мы отвечали: чистит сапоги.

Поэтому мы часто не ходили в школу. Я всего несколько раз был на уроках. Почти всё время пропадал на пруду. Ловил рыбу, кормил семью. Мелкую плотвичку мать чуть сполоснёт, даже не чистила, бросит на сковородку, зальёт яйцом – вкуснятина!»

Фото: Государственный архив Белгородской области
Когда жизнь не была жизнью: белгородские архивы рассекретили документы о зверстве фашистов

Свистящие бочки

«Во время боёв на Курской дуге в полях появились столбы с фосфорными фонарями, которые горели всю ночь, чтобы немцы могли видеть приближение Советской армии. Оккупантов погнали – они стали отступать и начали бесчинствовать. Ивню несколько раз бомбили с воздуха.

Однажды чуть не попали в наш дом: авиабомба упала в конце улицы, загорелись хаты. В тот же день бомбу сбросили на улицу Ленина – полыхнул дом моего дядьки, который там жил. Хаты под соломой горели, как спички. Я видел своими глазами один из воздушных боёв над Курасовкой и Зоринскими Дворами. Позже стало известно, что в том бою погиб лётчик Горовец, сбивший 9 самолётов противника.

Четыре раза я был под бомбёжкой. Драпал со всей мочи в окопы за огородом – тогда все накопали себе укрытия. Для устрашения мирного населения немцы сбрасывали с самолётов пустые металлические бочки, изрешечённые пулями. В полёте они издавали звуки, похожие на звуки падающих бомб. Это был ужас.

Когда пришли наши, в огородах ивнянцев поставили зенитки. Был такой случай: зенитка открыла огонь по немецким самолётам. Из домов выбежали женщины – плачут, кричат, умоляют зенитчиков остановиться. Вражеская авиация в ответ на стрельбу стёрла бы с лица земли Ивню».
 

Фото: из архива Николая Примакова

До пятого колена

«Из‑за проблем с глазами отца не взяли на фронт. Он много и тяжело работал, после войны сильно болел. Всегда советовал мне: «Я всю жизнь горбатил, а ты – чтоб поступил в радиотехническое!»

В 1952-м я окончил десятилетку. Капитан Пономарёв в военкомате спрашивает: ты куда хочешь? Потом пришла разнарядка в Тамбовское училище. Учился ремонтировать артиллерийское вооружение – изучал «катюши», другие пушки. После попал на ремонтную базу Одесского военного округа.

Прошло четыре года. Я женился (с Галей мы прожили 52 года), появилась первая дочь, Светлана. Семья росла, а профессионального роста у меня нет. У жены высшее образование, она педагог, а я всего лишь с училищем. Хотел стать инженером, чтобы больше зарабатывать и обеспечивать семью. Думал так: пушки я все знаю, учиться будет легко.

В Москве поступил в военную инженерную академию (сегодня военная академия ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого – прим. авт.), на факультет ядерной физики. Вскоре министерство обороны выпустило приказ сделать факультет закрытым. Студентов-иностранцев перевели учиться в пензенский вуз.

При поступлении у каждого спецслужбы проверяли биографию до пятого колена. Малейшее сомнение в благонадёжности – и отчисление. Перед окончанием академии – опять жёсткая проверка, ещё троих отсеяли».

Гагарин, Харитон, Сахаров

«Во время учёбы нас возили в Семипалатинск, на полигон, показать последствия первой советской атомной бомбы, которую испытали в 1949-м.

О создателях советской атомной бомбы рассказывали на лекциях в академии. Американцы в 1945-м бросили первую бомбу на Хиросиму и Нагасаки. Сталин собрал учёных в Кремле и сказал: «Делайте такую же». Первую бомбу делали 19 физиков-ядерщиков. Среди них Юлий Харитон – один из руководителей советского проекта атомной бомбы. Я его однажды мельком видел – маленький такой.

Андрея Сахарова, который тоже был в этой группе, я не встречал. Тогда про него говорили, что, когда в Арзамасе для ядерщиков построили городок с роскошными коттеджами, Сахаров посмотрел один из них и отказался в нём жить. Сказал: пусть достанется детям.

Во время учёбы в 1961-м видел Гагарина – после его полёта в космос. Он проезжал в машине по Москве. Толпа бежала за ней, что‑то радостно кричала. А за ними гнались милиционеры из оцепления, которые тоже кричали, чтобы не бросали цветы на дорогу, в машину. Боялись провокаций.

В 1964-м, уже окончив учёбу, мы участвовали в параде Победы на Красной площади. Всего я принимал участие в главном параде пять раз».

Собираю брошки

«Я работал в так называемой секретке, запретной зоне за колючей проволокой. Никто из посторонних не мог пройти. Простых рабочих, которые трудились рядом с нами, тоже проверяли вдоль и поперёк и по всей родне. Нам запрещалось говорить, кто ты, откуда, чем занимаешься. Говорили: «Молчи». И мы молчали. Что я делаю, знала только жена. Нина, младшая дочка, как‑то спросила: «Папа, где ты работаешь?» «Брошки собираю», – ответил я.

Работал на разных заводах, в секретных цехах, где собирали ядерное оружие. Госкомиссия проверяла правильность сборки бомб. Их называли «специзделия». Я отвечал за окончательную сборку. Контролировал работоспособность всех узлов ракеты и заряда бомбы. От нас зависело, чтобы ракета вылетела, прилетела в нужное место и сделала своё дело.

Вначале было жутко: зайдёшь в цех, а там бомбы лежат – морские, авиационные. Потом ничего, привык. Из‑за особой секретности у нас была военная форма космических войск, синяя. Потом сказали её снять и ходить только в гражданском. Соседи не знали, что я военный. Потом мы жили в домах, где все были такие же, как я.

Приходилось часто ездить на подземные ядерные испытания, на космодром Байконур. Летом 1975-го оказался там в то время, когда запускали «Аполлон» и «Союз» – советские и американские космические корабли.

Последняя запись в трудовой книжке – «военный представитель». Военпред, коротко. Последнее место работы – город Заречный Пензенской области. В 1984-м вышел на пенсию, с семьёй переехали жить сюда, в Белгород. Поближе к матери, она ещё была жива.

Устроился работать в Октябрьский исполком. Зарплата была маленькая, я стал искать новое место. Пригласили на «Энергомаш», работал в госприёмке, специальной комиссии, которая проверяла качество продукции предприятия. Там ещё десять лет отработал.

Пока служил, дома мы никогда не отмечали мой профессиональный праздник – День артиллериста, 19 ноября. А здесь завели такую традицию. Жена всегда курицу приготовит, торт на столе стоит. Дети, внуки – у меня их пятеро – поздравляют. Маленький семейный праздник получается».