«Если останусь жива, увидимся». Как жили белгородцы при немецкой оккупации

Последние свадьбы

«После объявления войны и всеобщего недоумения Шебекинский район продолжил жить в привычном режиме. Ожидали скорой победы, вслушиваясь в скупые строки сообщений Совинформбюро. Не откладывая, играли традиционные летние свадьбы», – рассказывает заведующая отделом развития Шебекинского историко-художественного музея Зоя Косенко.

В сентябре, продолжает она, начались занятия в школах, но уроки проводились сокращённые и не все – не хватало учителей:

«Девочки ходили на кружки санинструкторов, мальчики – на дополнительные курсы в ФЗУ. В училище говорили, что есть планы весной 1942 года подвозом железной руды преобразовать машиностроительный завод в оборонное предприятие. Всех желающих мастер училища Кравцов учил по статье из журнала тачать болванки для снарядов».

С приближением линии фронта пришла и неразбериха. Раза три шебекинцы собирались эвакуировать оборудование уцелевших предприятий, однако из‑за отсутствия вагонов передислокация не состоялась. Последние учительницы уходили на фронт санинструкторами, связистами, писарями. Школьники остались без письменных принадлежностей: их неоткуда было взять.

Осенью 1941-го в некоторых сёлах вспыхнула скарлатина. Из‑за нехватки врачей болезнь унесла не одну жизнь. Страшным знамением военного времени считалось то, что позже, в голодный год оккупации, матери уцелевших ребятишек завидовали тем, кто «быстро отмучился».

Декабрьские сумерки. Какой была первая зима фашистской оккупации

Тотальная слежка

На оккупированной территории в это время немцы спешно устанавливали новый порядок. Вводили строгий учёт и контроль населения, организовывали паспортизацию. Составляли списки тех, кто проживал по конкретному адресу до 22 июня 1941-го и прибывших после.

Под пристальным вниманием были евреи, коммунисты, красноармейцы и иностранцы. Евреев в бумагах помечали буквой У, иностранцев – А, служивших в Красной армии, коммунистов или кандидатов и тех, кто имел связь с коммунистами, – К.

Переписывали специалистов, квалифицированных рабочих, которых затем в принудительном порядке использовали. Например, плотники, столяры изготавливали телеги для немецкой армии. Ветеринары и медработники в сёлах зарплату не получали, жили на то, что им платило за работу население.

Без особых проездных документов передвижение запрещалось. Такие бумаги делали старосты деревень, в городах – районная военная комендатура. В Вейделевском районе не разрешалось хождение вне границ населённых пунктов без сопровождения германского солдата. Каждый сельчанин, начиная с 12 лет, должен был регистрироваться и носить на груди дощечку с указанием комендатуры и номером регистрации.

«С раннего утра и до ночи крестьяне вынуждены были работать под присмотром полицаев. Поля убирали вручную, молотили снопы на молотилках или же «цепами», – сообщает в книге «Вейделевский край в годы Великой Отечественной войны» Сергей Соколов.

Немецкий солдат проверяет документы / Фото: Госархив Белгородской области

Дояры со свастикой

«Спецсводка № 1 политуправления войск НКВД СССР «О зверствах и издевательствах немецких захватчиков над пленными и населением», 29 октября 1941 года, РГВА.

И. о. начальника НКВД СССР генерал-майору тов. Апполонову: «Население города Белгорода голодает, магазины закрыты, на базаре торговли нет, хлеба в продаже нет. Немцы грабят население, забирают продукты, обувь, одежду, ценности. Ввиду непоставки горючего отбирают у населения керосин».

Житель города В. Дубинин вспоминал:

«Много людей умирало от холода и голода. Выходить за город, передвигаться в ближайшие сёла было опасно. Фашисты могли зачислить в партизаны или диверсанты. И тогда дорога одна – к виселице . Но голод заставлял людей преодолевать страх».

В начале войны в тыл из районного центра Белгорода эвакуировали продовольствие, оборудование заводов, скот. В надежде найти что‑нибудь – горсть обгоревшего зерна, просыпавшегося в спешке при отступлении, чёрную мёрзлую картошку – к пустующим складам каждый день шли женщины и дети.

Примерно в том месте, где стоит универмаг «Маяк», до войны находились бетонные ямы мясокомбината. В них в специальном растворе хранилось мясо. При отступлении, чтобы не досталось врагу, его залили керосином. Те, кто знал об этом, вооружившись крюками, доставали мясо, десятикратно вымачивали, варили несколько часов и ели.

К декабрю 1941-го в Белгороде вовсю хозяйничали мадьяры, румыны и немцы. Мародёрничали по домам, тащили всё. Вскоре воровать было уже нечего. Население запугано, улицы пусты, света нет, водопровод не работал. Жизнь остановилась.

Война глазами девочки, пережившей оккупацию в Яковлевском районе

«К лету 1942-го у жителей села Верхопенье конфисковано практически всё поголовье крупного рогатого скота. Зимой людей выгоняли на расчистку дороги. А летом, когда запустили ивнянский сахарный завод, всех отправляли полоть сахарную свёклу. За невыход на полевые работы – расстрел на месте», – говорит заведующий Верхопенским краеведческим музеем Дмитрий Кремнёв.

Сергей Соколов в книге «Вейделевский край в годы Великой Отечественной войны» пишет:

«От прямого грабежа населения оккупанты перешли к узаконенному сбору продуктов (молока, мяса, яиц) подворно, назначив десятников, сборщиков и учётчиков. С колхозных садов-огородов требовалось сдавать через заготконтору 80 % продукции. Из личных садов надо было отдавать по 50 кг яблок с каждого корня, по 850 г шерсти с овцы, по 20 яиц с курицы в месяц».

В окрестностях Белгорода немцы накладывали контрибуцию на каждый двор – по несколько пудов хлеба, 25 л молока с коровы в месяц (где‑то норма доходила до 90–100 литров), требовали яйца, гусей, жиры, овощи и другое. За несвоевременную сдачу – расстрел.

Помимо поборов за провинности без причины отбирали и скотину. Появились налоги – со двора, за кошку, собаку, деревья возле дома, коз. По приказу главного командования германской армии с мельниц взыскивался гарнцевый сбор в размере 20 кг с переработанного центнера зерна. Сдавать требовали 18 кг, 2 оставалось мельникам.

Весной 1942-го 65–70 % всей земли Курской области оказалось незасеянной: сеять было нечем. Ещё осенью 1941-го у крестьян отобрали семена. Не доверяя населению, немцы ходили по дворам и сами доили коров, чтобы выяснить, не скрывает ли хозяин молоко. Продажа и обмен зернопродуктов запрещены под угрозой расстрела.

Всё, что крестьянин нёс на продажу, отбиралось полицейскими. На базарах не разрешалось продавать мясо, яйца, картофель. Сельское хозяйство доведено до оскудения – поля опустели, поросли сорняком. Деревенские ребятишки бродили по ним в поисках гнилого бурака или колосьев, несмотря на запрет.

Немецкие солдаты пашут поле под Белгородом / Фото: waralbum.ru

За пластинку и голубей

Из памятки немецкого солдата: «У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай, этим самым спасёшь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навек».

Казнили ради казни. За пластинку, понравившуюся мадьярскому солдату, невыход на работу, отказ вытащить из грязи немецкую машину, предполагаемую связь с партизанами, за голубей, которых запрещалось держать.

В Красногвардейском районе за полгода оккупации уничтожен весь колхозный скот, трактора, комбайны и другие машины. Подвергли пыткам, издевательствам и расстрелу 177 человек, в том числе 12 детей. 291 человека угнали в Германию. Ограбили 2 385 хозяйств колхозников, 34 дома сожгли.

За несвоевременную поставку продовольствия в Больше-Солдатском районе расстрелян председатель колхоза имени Мичурина Иван Бабин. В Белгороде, в Дальнем парке (сегодня парк имени Гагарина), массово расстреливали и закапывали замученных горожан и красноармейцев.

Фото: Государственный архив Белгородской области
Когда жизнь не была жизнью: белгородские архивы рассекретили документы о зверстве фашистов

Житель Нового Оскола, свидетель массовой казни горожан и красноармейцев Василий Беспалов после войны вспоминал:

«Расправа началась около часа ночи и продолжалась до шести утра. На льду реки Оскол палачами были заранее приготовлены проруби. Ночью привели обречённых, после чего охрана разделилась на две группы и с криком «Разбегайсь!» начала расстреливать бегущих по льду. Раненых и убитых бросали в прорубь, выживших собирали и снова кричали: «Разбегайсь!»

Мария Никитченко из Красногвардейского района рассказывала:

«С рассветом люди стали приходить на рынок, но, видя виселицу, разбегались. Кое‑кто подходил к висевшему трупу, чтобы узнать, кого же повесили. Пошла и я. Спина повешенного была порезана лентами, глаза выколоты, несколько сквозных пулевых ран, которыми гитлеровские мерзавцы завершили казнь. В селе Сабынино немцы закрыли в хате жену красноармейца Кривцова, заживо сожгли её с двумя малолетними детьми за связь с красноармейцами».

Из докладной записки обкома партии в ЦК ВКП (б) о зверствах гитлеровцев в Курской области, январь 1941-го:

«В селе Безлюдово (Безлюдовка – прим. авт.) немцы убили шесть стариков, зверски замучили двух женщин и трёх детей, а 20 девушек увели с собой в тыл. Всё село, более 300 дворов, сожжено. Такая же участь постигла село Ново-Таволжанка. Здесь немцы зверски замучили 30 жителей, сожгли 30 домов, взорвали клуб, разрушили новую больницу. Население дер. Ржавец поголовно угнано в немецкое рабство, а сама деревня с 80 домами полностью сожжена».

Солдат вермахта с русским ребёнком в одной из белгородских деревень / Фото: waralbum.ru

Пока что жива

«Германия – это работа, деньги, обеспеченная жизнь. Родные получат военный паёк, а у вас будут права как у немцев». Такой рекламой молодёжь заманивали на работу в Германию . Покупались на неё немногие, поэтому людей увозили насильно. Только из Белгородского района на принудительный труд вывезли около 2 500 юношей и девушек. За теми, кто не являлся на вокзал, отправляли конвой. Люди убегали из дома, скрывались до первого встречного патруля.

Мария Комарцова, угнанная в Берлин, смогла отправить письмо домой, в Белгород:

«Дорогая мамочка. Пока что я жива, но не знаю, что будет дальше. Питают нас плохо. Мы всегда голодные. А работаем по 13–14 часов, не разгибаясь. У меня, наверное, скоро вырастет горб, если я совсем не отдам Богу душу. Если останусь жива – увидимся. Твоя дочка».

Фартуками носили землю

Помимо нацистского террора и карательного режима в прифронтовых полосах население гибло от боевых действий. Евдокии Рябиной из колхоза «Колос» повезло выжить в военной мясорубке. В 1943-м она просит:

«Во время боя у меня сгорела хата, прошу правление колхоза дать мне помощь в постройке хаты, хотя бы амбар, иначе мне жить негде».