Всегда начеку. Как в Белгороде работает детская реанимация

У каждого свой путь

В бахилах, халатах и шапочках идём по тихому светлому коридору детской реанимации, из 12 коек заняты 9. Все палаты одинаковы: приборы, датчики, графики, провода, трубочки и присоединённые к ним дети.

Врождённые патологии, ДТП, травмы, ожоги, отравления, плановые операции, онкология – пациенты от 0 до 18 лет попадают сюда по самым разным причинам и покидают отделение тоже по‑разному.

«Мальчика из Прохоровки доставили вертолётом неделю назад с ножевым ранением. Положил в карман кухонный нож и поехал на велосипеде за грибами. По дороге упал с велосипеда, и нож проткнул бедренную артерию. Повезло, что главврач ЦРБ Олег Ждановский – хирург, быстро взял его в операционную и остановил кровотечение. Если бы потянули его сразу на Белгород, не довезли бы – и так кровопотеря больше литра. Сейчас всё нормально, думаю, скоро благополучно выпишем», – рассказывает Сергей Мощенков.

За 25 лет работы здесь он видел столько, что хватит не на одну книгу. 7-летняя девочка попала в отделение после падения с 9-го этажа. Летела через бельевые верёвки и упала на кусты. В итоге только испугалась и пяточку сломала. Два дня понаблюдали, затем отпустили домой. За май ушли три гематологических пациента, и недавно – 15-летняя пациентка с онкологией.

Сергей Мощенков / Фото: Владимир Юрченко

«Поела, повернулась на бочок, сказала: «Я посплю, наверно». Заснула, и на мониторе всё отключилось. Сердечко остановилось. Ребёнок заснул, и все страдания закончились, – констатирует врач. – Последний год она прожила на больничных койках, у нас долго была на аппарате, сама уже не дышала».

Жить, когда не жить

В палате грудничков на трёх консолях – обмотанные трубочками молчаливые маленькие комочки, за них дышат аппараты ИВЛ. На экранах бегут графики и мигают лампочки. В кувезе самый крохотный – 1,9 кг. Он дышит самостоятельно и время от времени напоминает о себе покряхтыванием.

— Боже мой, он размером с котёнка! – восклицаю я.

— Когда принесли 800-граммового, тогда был как котёнок, – улыбается медсестра Яна Орлова.

Заходит доктор, они в четыре руки аккуратно отсоединяют датчики и меняют подгузник. Подходит время кормления. Детей кормят через зонды или через венку.

У крохи была операция на голове, у его соседки – сложная аномалия лёгких, у другой – врождённые нарушения работы головного мозга, ещё один – с синдромом дыхательного расстройства. Они родились недоношенными, и вся коротенькая жизнь полугодовасиков ограничена стенами реанимаций. С большой долей вероятности так будет всегда.

«Было страшно. Я молилась». Мамы – о первых днях жизни детей, родившихся раньше срока

«Есть ребёнок, который у нас больше года, – говорит Сергей Юрьевич. – Ему 1,5 года, он не может без ИВЛ и не сможет. В результате родовой травмы было повреждение мозга: клетки разрушаются и заполняются водой. По всем параметрам у него нет мозга, там кисты, и нет центра дыхания. Мама и бабушка знают об этом, они приходят каждый день, маме скоро второго рожать».

У меня комок подкатывает к горлу. Кто и за что обрёк этих несчастных женщин на муки засыпать и просыпаться с постоянной надеждой на чудо, которого не случится?

— Насколько легче раз пережить боль потери, чем так… – вздыхаю.

— Мы не имеем права отключить его, – отвечает врач. – Отключив, мы его убьём, а прерывание жизни у человека с отключением оборудования – это эвтаназия. В России она запрещена. Сердце и лёгкие у него здоровы, кормим через зонд, раз в месяц меняем аппарат. Он растёт, весит уже 10 кг, и так будет дальше, никуда его не денешь. Потому и стоит вопрос открытия отделения паллиативной помощи, уже ремонт заканчивают. Там будет реанимация на 6–9 коек для пациентов, которые не могут жить без аппарата.

— Как думаете, эвтаназия нужна? – спрашиваю врача.

— Я бы подошёл к этому вопросу иначе. Люди, которые разрешают выхаживать 500-граммовых детей, – неправы. Я с ними полностью не согласен. Теоретически можно выходить, но почему не учитывают затраты, а главное – последствия? Из гуманных побуждений мы выращиваем челове-е-ека! А то, что он никогда не сможет жить полноценно, что мать вынуждена будет всю жизнь мучиться с ним, не сможет работать и ей надо будет платить пенсию… Об этом кто думает? Раньше таких детей не выхаживали. Природа сама отбирала тех, кто здоровый и сильный, потому и доживали до 90 лет.

Сергей Мощенков / Фото: Владимир Юрченко

Бесконечный рабочий день

Очередной виток начинается в 7:45 с обхода-планёрки. В 8:15 общая больничная планёрка в режиме онлайн. После анестезиологи расходятся по операционным: 8 операционных = 8 докторов, у каждого – до 10 операций в день. У детей практически все вмешательства происходят под общим наркозом, его вид зависит от сложности операции. Лор, хирургия, травма – везде нужно осмотреть, подготовить пациентов и успокоить.

«Мы с ними играем, надуваем шарики, считаем до десяти – делаем всё, чтобы ребёнок не испугался», – говорит Сергей Юрьевич.

Примерно на десятом счёте ребёнок закрывает глаза, и доктора делают то, что необходимо. После операции пациента отправляют в отделение или реанимацию и берут следующего. За год в больнице проходит 8–10 тыс. операций.

— Трудная работа или привыкли?

— Любая работа трудная, но кто, если не мы?

Пока одни в операционных, в отделении дневная бригада из трёх докторов и заведующий. На врачах также выезды на СКТ, МРТ в районы. Перед исследованием вводят контрасты – вещества, позволяющие детально рассмотреть внутренние органы, и детям это делают под анестезией. Рабочий день в отделении заканчивается в 15:15, и сразу начинается суточное дежурство.

Фото: Владимир Юрченко

«Остаются два реаниматолога и анестезиолог, и ещё один врач дома на телефоне по санавиации. Сегодня это я, если будет что‑то экстренное – полечу», – говорит Мощенков.

Скорая на вертолёте и автомобиле

Дежурные врачи в районах могут круглосуточно позвонить в отделение в Белгороде и вызывать санавиацию или машину. Вылеты нечасты, потому что машиной, как по мне, удобнее и быстрее – мигалку включили и помчали в любое время. Вертолёт летает только в светлое время и в лётную погоду, в город влетать нельзя, потому он стоит на «Вираже». Врачам надо оформить путёвку, доехать на скорой до вертолёта, в районе он тоже садится, где возможно – на старом аэродроме в Валуйках или на стоянке у дороги под Бирючом. Оттуда на скорой врачи едут за пациентом, и вся логистика повторяется.

Сегодня понедельник, плановых операций нет, но это не значит, что не прилетит ничего экстренного. В любой момент отделение готово принять сложного пациента на скорой.

«Если скорая видит, что ребёнок плохой, звонят в приёмное отделение, передают показатели. Дежурная смена спускается и, если ребёнок живой, принимает. Если сложный пациент прожил в отделении менее часа – составляют акт, если больше – заводят историю болезни, берут анализы. Бывает, что и не довозят: девочка с 5-го этажа упала, мальчик в Северском Донце утонул, – перечисляет врач. – Тогда сразу на экспертизу отправляем».

«Доктор, я хочу жить!» Как работают алексеевские врачи-реаниматологи

Нам очень жаль…

Посетителей в реанимацию пускают не везде. Это зависит от структуры больницы и её администрации. Здесь с 11:00 до 13:00 можно приходить, и пока мы ходим по отделению, в коридоре уже возникает чья‑то мама, провожает врача встревоженным взглядом.

Грудничка можно брать на руки, кормить, если он не на аппарате. Посетителям детей постарше, наоборот, желательно перебороть инстинкты и остановить себя на входе в палату, чтобы лишний раз не тревожить.

Визиты родителей – это не всегда радость, бывают скандалы, истерики, срывы, жалобы в соцсетях.

«Многих малышей приходится фиксировать, особенно после операции. Иначе все трубочки он выдернет за секунды, и всё, что мы четыре часа шили в мочеточниках, будет впустую. А тут вопль: «Привязали и издеваются!» Нам летит указание – разберитесь, ответьте на жалобу», – приводит доктор пример.

Мы заходим в кабинет, и врач просит ненадолго отлучиться. Я рассматриваю обстановку: стол, шкаф, компьютер, ретрорадиола «Ритмикс», мягкий диван с примятым изголовьем, пара стульев. Сколько слёз пролито в этом кабинете, сколько раз произнесено: «Нам очень жаль…»

— Кто сообщает родственникам плохие новости?

— Предсказать заранее ничего нельзя, но смерть редко бывает внезапной: мы же видим, к чему идёт, на каких препаратах ребёнок, и готовим родителей заранее. Умирают те, кому не помочь, онкология, например. Я сторонник того, чтобы родители знали правду и не питали иллюзий, – отвечает он. – Если ребёнок умирает ночью, то не беспокоим, а утром берёшь телефон и звонишь.

Фото: Владимир Юрченко