Звезда Востока. Как жили белгородцы в советском Узбекистане

Все народы – братья

Размашистые улицы и площади Старого Оскола напоминают Валентине Городенской прекрасный Ташкент. Она прожила в нём 35 счастливых лет и до сих пор скучает по столице Узбекистана. Как мантру то и дело повторяет: «Мы отлично жили. И не хотели уезжать».

«Я родом из Курска. В 1971-м, после техникума, с подружкой поехали работать на завод в Ташкент. Где это и кто там живёт, понятия не имели. Выбрали, потому что там тепло. А ещё давали койку в общежитии. Кто‑то нам сказал: «Ташкент – город хлебный». Почему хлебный? – удивились. Единственное, что знали, – там советские люди, и это наша страна», – рассказывает Валентина Григорьевна.

Советская Средняя Азия тогда была мегаинтернациональной. В Узбекистане, например, насчитывалось более 100 национальностей. В годы Великой Отечественной со всей страны сюда, спасаясь от войны и голода, ехали тысячи беженцев, эвакуировали сотни предприятий, научных и культурных учреждений. После войны многие остались.

Городенская работала как раз на таком заводе из Ростова-на-Дону. Коллектив «Таштекстильмаша» – более 5 тысяч человек, в основном русские.

Валентина Городенская / Фото: Вадим Заблоцкий

«Газеты в то время писали: «В СССР все народы – братья». Так и было. У меня в отделе трудились узбек, русская, татарка, еврей, два татарина, кореец. Все жили дружно. Никто не задавался вопросами о национальности. Стали узнавать, кто есть кто, после развала Союза. Друзья переехали в Израиль, и только тогда мы поняли, что они евреи», – продолжает Валентина Городенская.

На заводе работала узбекская столовая, где повара-мужчины делали потрясающие лагман, манты, шурпу, самсу, чак-чак, бешбармак. А домой приходили соседи-узбеки – открытые, дружелюбные люди, которые приносили национальные печёные сладкие угощения. До сих пор Валентина помнит вкус горячей узбекской лепёшки вприкуску с виноградом.

Осенью в выходные заводчан отправляли на сбор хлопка. Это было как приключение – совсем не в тягость, никто не скулил. Ещё ездили убирать урожай винограда.

«После Ташкента не могу есть местные фрукты: вкус не тот, особенно у винограда. А клубника какая там растёт! На базарах эту ягоду продавали огромными эмалированными тазами. Персики сетками покупала. Всё ароматное, сочное, а главное – дёшево», – вспоминает женщина.

Её дочь Наташа говорит о советском Ташкенте только в превосходной степени: «Жилось как в раю». В её детстве город был красивый, культурный, со множеством музеев, хорошим драмтеатром.

Вокзал Ташкента / Фото: maxpark.com

«Школы делились на узбекские и европеизированные. В последних учились дети всех национальностей. У нас в классе кого только не было (сейчас все разлетелись по миру). Все дружили со всеми. Предметы преподавались на русском языке, с 4-го класса начинался узбекский. Местные стремились попасть сюда, потому что русский язык ценился и открывал перспективы. Сильные педагоги давали отличные знания, выпускники поступали в вузы без проблем», – рассказывает Наталья

О ферганских событиях 1989 года обе говорят, что слышали краем уха. В Ташкенте царило спокойствие. Однако уже начались разговоры о необходимости закона о государственном статусе узбекского языка. Подавляющее большинство русских его не знали.

«На заводе проходили собрания, на которых голосовали за и против» русского языка. Из 20 человек нашего отдела против проголосовал узбек Хаким. Я ему сказала: «Бессовестный! У тебя дочь училась в Москве на филфаке. Не подходи и не разговаривай со мной», – вспоминает Валентина Григорьевна.

В 2004-м завод закрыли. Городенских больше ничего не держало в Ташкенте, поднялись и уехали. Десять лет назад Валентина соскучилась, полетела в Ташкент. И там неожиданно почувствовала себя чужаком, иностранкой в родном, как когда‑то казалось, городе. Молодое поколение этнических узбеков отказывалось понимать её. Встретившаяся бывшая соседка из местных узнала Валентину: «Ас-саляму алейкум!» – «Ва-алейкум ас-салям!» Обнялись как старые подружки.

Фото: Олег Гончаренко
«Скучаю по горным вершинам». О чём тоскует белгородка, вспоминая жизнь в Киргизской ССР

Посмотри, какая ты красавица

Кристалина Шадрина из посёлка Октябрьского Белгородского района родилась в Ташкенте в 1982-м. Папа – узбек, мама – русская.

«У вас там аулы и все ездят на ослах?» Обидно и смешно становится, когда слышу такое, – говорит Кристалина. – В Узбекистане не аулы, а кишлаки. И на ослах в столице никого не увидишь. До землетрясения 1966 года, наверное, ездили. После восстановления Ташкент называли витриной социализма Средней Азии. Или звездой Востока, как а одной из песен ансамбля «Ялла». Тогда из каждого советского утюга гремело: «Сияй, Ташкент, звезда Востока, столица дружбы и тепла».

Столица Узбекской ССР, которую заново отстраивали все союзные республики, стала первым и единственным городом СССР, где покончили с коммунальными квартирами, бараками, а большинство улиц сделали с односторонним движением. Ташкент в памяти Кристалины остаётся красивым европеизированным городом со множеством фонтанов, парков, шикарным метрополитеном, признававшимся одним из лучших в мире.

Её детство прошло в среде узбеков в махалля – части города со своими мечетями, школами, магазинчиками, ремесленными мастерскими, базарами, чайханой. Колоритные местные традиции, культуру, обычаи она наблюдала ежедневно.

Кристалина Шадрина / Фото: личный архив

Женщины в махалля поднимались в пять утра – раньше всех. Подметали двор, поливали его из шлангов водой. Потом ставили чайник на огонь и шли будить мужей на работу. Мужчины трудились на хлопковых полях, добывали глину, делали из неё национальную посуду, сувениры, кирпичи или выращивали в горах миндаль. На базарах торговали только мужчины: узбеки – прирождённые торговцы. Острые на язык, весельчаки, любили подшутить, пошуметь: «Подходи народ – свой огород, половина сахар, половина мёд». Правильный покупатель обязательно должен азартно торговаться.

Навруз – национальный Новый год, который празднуется 21 марта, в махалля отмечался по‑особенному. Ночью, накануне праздника, женская половина махалля не спала. На тёмных улицах под казанами горели огни, готовили специальное блюдо из пророщенной пшеницы – сумаляк. Очень похоже на шербет, только жидкий. Его надо было постоянно мешать, чтобы не подгорел. Пока сторожили варево, пели узбекские народные песни. А ещё гадали: бросали в сумаляк гладкие камни, кому попадались, того ждал счастливый год.

Утром в городских парках огонь разводили мужчины, готовили плов по старинным рецептам, предлагая его пёстро и ярко наряженной публике.

«Помню, как я маленькая бежала по улицам махалля и ревела. Соседки-узбечки, готовясь к Наврузу, рисовали себе брови. Поймали меня и тоже сделали толстую чёрную монобровь. Сросшиеся на переносице брови у них считаются признаком красоты. Я вся в слезах, а они за мной шли и успокаивали: «Посмотри, какая ты красивая!» – делится воспоминаниями Кристалина.

Кристалина с родителями у фонтана в Ташкенте / Фото: личный архив

Прекрасное время закончилось как по щелчку в 1991-м. Руководителей предприятий – не узбеков – выдавливали с постов – их получали «свои». Начался исход «чужаков», в чьи квартиры въезжала молодёжь из кишлаков. Русский, раньше звучавший на каждом шагу, стал иностранным, а европеизированные школы начали сокращаться.

«Как‑то в третьем классе я шла домой. На улице окружила толпа мальчишек и погнала, как зайца, с криками: «Русская, уезжай в Россию», – рассказывает Шадрина.

Кристалина не хотела оставаться в Узбекистане, поэтому не учила узбекский. В 25 лет уехала в Россию.

«Моя свекровь скучает по ташкентскому солнцу, базарам, фруктам. Я тоже, но не так остро, как она», – подводит итог воспоминаниям Кристалина.

Пиалы с изображением хлопка – дорогая память о Ташкенте для Кристалины Шадриной / Фото: личный архив

В дырку багажника

У Надиры Садыковой из посёлка Ровеньки воспоминания об Узбекистане совсем не солнечные. В десять лет она стала свидетельницей кровавых ферганских событий и случайно осталась жива. В 1989-м ей пришлось скрываться от погромщиков, охотившихся за ней и её семьёй. Толпа сожгла дом, в котором она выросла, убила отца и дядю.

Семья турок-ахыско Садыковых жила под Ферганой, в киргизско-узбекском селе Заркент, и была единственной с такой национальностью. Отец Надиры руководил районным ДК, мама там же работала кассиром. В доме росли пятеро детей, самой младшей, Фатиме, – пять месяцев. Рядом жили бабушка с дедушкой и дядя со своей семьёй.

«Счастливые были времена. Все жили в мире и дружбе. Колхозники любили отмечать 1 Мая. У Дома культуры на праздник крутили мультфильмы и кино. Мне казалось, все любят нашу семью, отца точно уважали. Соседи заглядывали в наш дом. Помню, как вместе отмечали Новый год и 8 Марта. Мои подружки – узбечки, киргизки, казалось, были ближе родных сестёр», – объясняет Надира.

И вдруг мир закончился. В первый день летних каникул Надира собиралась подольше поспать, поваляться. Из кровати её выдернул крик бабушки: «Война! В Фергане война!» Отец убеждал всё бросить и бежать – она не хотела. Решили переждать погромы, а пока спрятать старших девочек.

Узбечка с подносом / Фото: Вадим Заблоцкий