«Савинская тетрадь» Татьяны Алейниковой: как жили белгородцы в послевоенном Савино

После окончания белгородского пединститута она преподавала русский язык и литературу, затем работала в областном совете профсоюзов. А сейчас на пенсии.

«Люблю и помню»

Татьяна Фёдоровна бережно хранит память о послевоенном Савино, где рядом с ней, девчонкой, – папа Фёдор Михайлович Алейников и мама Евгения Алексеевна (в девичестве Сокут).

«Родители были красивой парой. Отец высокий, стройный, с гордо посаженной головой, мама маленькая, быстрая, с вьющимися волосами, похожая на героинь немецких фильмов довоенной поры, обожала танцы, хорошо пела», – вспоминает Алейникова.

Тут же – старшие братья, многочисленные соседи и бабушка Фёкла Семёновна:

«Давно нет моей бабушки на этом свете, а воспоминания о неграмотной суровой старухе с нежным и любящим сердцем, таскавшей меня за собой с малолетства пешком по пригородным деревням с многочисленной дальней роднёй, до беспамятства обожавшей и бросавшейся на защиту при малейшей угрозе, наполняют душу светлым чувством благодарности». 

Всем им Татьяна Алейникова посвятила книгу, которую так и назвала: «Люблю и помню. Савинская тетрадь. 1950–60-е годы».

Завтрашняя радость

— Татьяна Фёдоровна, в книге вы называет своё детство счастливым, а как же трудности послевоенного времени?

— Это было обычное детство той поры. Ощущение счастья в нём не связано с трудностями: мы, дети, их не видели и не понимали. Из детства запомнилось самое яркое – на эмоциональном уровне. Хорошо помню ощущение грядущей радости – знаете, как у Макаренко: «завтрашняя радость». Мы знали, что всё будет хорошо.

— На чём основывалось то ощущение?

— Это радость людей после войны – счастье, что выжили. Мама с моим старшим братом в эвакуации в Поволжье пережила страшный голод: из еды только мёрзлая капуста, редко – битые галки или голуби. Голодно было в 1946-м – буханка хлеба, пока не отменили карточки, у спекулянтов стоила 200 рублей.

Фёдор Михайлович Алейников / Фото: архив Татьяны Алейниковой

Мы жили скудно: четверо детей, бабушка без пенсии. Папа был парторгом в железнодорожном депо, его зарплата – 1 200 рублей, то есть 120 рублей после денежной реформы (реформа 1961 года – прим. авт.). У мамы, работавшей фельдшером в комнате матери и ребёнка на вокзале, 350 – то есть 35 послереформенных рублей. Чуть лучше жили семьи машинистов: они получали 2 000–2 500 дореформенных рублей плюс наркомовские премии. У их детей чаще появлялись обновки. Мне, например, дедушка покупал платье на вырост, одно пальто я носила с 5-го по 10-й класс.

Я в своей семье почувствовала, что мы зажили очень благополучно, когда на столе появились сыр, шоколад – после 1966 года: зарплаты добавляли, цены не росли.

Но никто на таких материальных вещах не зацикливался. В пору моего детства и юности важно было другое: получить образование, ничем в жизни себя не запятнать.

Из красного кирпича

— Чем Савино в послевоенные годы отличалось от других окраин Белгорода?

— Наверное, тем, что здесь жили железнодорожники. Это была рабочая элита, люди образованные. Ещё до революции (1917 года – прим. авт.), чтобы поступить в школу машинистов, нужно было пройти строгий отбор, сдать непростые экзамены. Для помощников машинистов и кочегаров условия были попроще. Но для всех транспорт – это строгая дисциплина. Опоздание на несколько минут считалось серьёзным нарушением.

Жили в Савино и рабочие-меловушники, трудившиеся на небольших заводиках по обработке мела.

По правой стороне ул. Октябрьской, если смотреть с Калинина, – одинаковые, из красного кирпича, дома, их машинистам помогало строить депо. Помню, на Калинина стояла хатёнка в два окошка – там жил машинист Клеусов. В архиве я нашла сведения, что дом ему построили как передовику Стахановско-Кривоносовского движения. Жена его была портнихой, как тогда говорили, – модисткой, обшивала окрестных дам.

Хотя в целом Савино было неоднородным. На моей улице жили не только железнодорожники, но и лётчик, инженер с ТЭЦ, прокурор, учителя. В бывшем купеческом двухэтажном доме – так называемом «жактовском», что‑то вроде коммуналки – жили машинисты. В доме, его почему‑то называли синодом, частенько скандалили.

Тогда не ко всем можно было войти в дом: люди занимались тайными промыслами, боялись фининспекторов. Кто‑то шил тапки, кто‑то одежду. Но наш дом, построенный ещё в 1930-е, был распахнут для всех: мы даже кур не держали.

Фото: Павел Колядин
«Потому что октябрь!» На какой улице Белгорода живёт Ленин

Кино и «Борщ»

— Что продавали в магазинах в пору вашего детства?

— Магазинов было мало. На Калинина – «Чурилка», на пересечении Октябрьской и Дзержинского – «Смаглеевка» и «Борщ» на Октябрьской (три савинских магазина, принадлежавшие государственной торговле, сохраняли имена их бывших владельцев: Чурилова, Смаглеева и Борщова – прим. авт.).

Но в моём детстве в магазинах было всё. Помню, на Островского продавалась красная икра в бочках, её не брали. Это были 1955–56 годы. Солёная горбуша стоила 40 копеек за килограмм – её тоже не покупали. Зато когда в бочках завозили мелкую солёную рыбёшку, которую савинцы называли камсой или килькой, – это было событие.

В «Борще» продавали и промышленные товары, и продукты, в том числе спиртное – портвейн «Солнцедар», который все называли «солнечный удар». Тогда был закон: спиртным торговали только до 19 часов. В памяти сохранилась картинка: по улице с выпученными глазами бежит, теряя тапки, женщина, а за ней – мужчина. Я у мамы спрашиваю: «Что случилось, пожар?» – «Нет, Таня, это через пять минут перестанут торговать спиртным».

С «Борщом» связано и другое яркое воспоминание. В примыкавшем к нему павильоне торговали керосином. Тут же вешали афишу кино. Сколько раз мы бегали посмотреть, не белеет ли на фанерке листок с намалёванным от руки объявлением! При виде афиши сердце замирало от радости, и мы неслись наперегонки, чтобы сообщить родителям название картины. Кино крутили в красном уголке депо – это небольшое помещение со стареньким экраном прямо перед первым рядом. Это было счастье!

Дом на ул. Калинина, в котором прошло детство Тани Алейниковой / Фото: Павел Колядин

Легенды про шпану

— Говорят, что Савино в 1950–60-е годы пользовалось дурной славой. Если кто не с этого района сюда зайдёт, то местные поймают и, например, заставляют спичечным коробком рельсы мерить. Милиция старалась объезжать Савино стороной – шпана могла и уазик опрокинуть.

— Сказать, что здесь жила сплошь одна шпана, что дети были предоставлены сами себе, – нельзя. Всё‑таки жёны машинистов не работали, могли заниматься домом и детьми. Бывало, хулиганили. Когда у нас поставили новый остановочный павильон, кто‑то сразу выбил в нём стёкла.

Что касается дурной славы Савино – это легенда. Про спичечный коробок и рельсы слышала в разных вариациях про другие районы города. А уазиков тогда ещё не было. На Октябрьской жил милиционер, у него был шрам на щеке. Люди к нему относились с большим уважением. Я не припомню драк улица на улицу, хотя поэт Буханов, кажется, писал: «идёт Савино на Жилую». Драки, как и везде, иногда возникали, моя мама-медик бросалась разнимать в самую гущу, не боялась.

Однако, когда, став взрослой, я говорила, что родом из Савино, в ответ слышала: «Там же одни бандиты живут!»

— Почему возникла такая слава?

— Может быть, потому, что здесь жили люди, отсидевшие разные сроки. Ниже, к железной дороге, была криминальная среда: там жили несколько семей с дурной славой.

Таня с родителями / Фото: архив Татьяны Алейниковой

— Савино было пьющей окраиной?

— В мою пору в нашем районе не было пьянства среди железнодорожников: они не могли себе позволить выпивать. Ведь никто не знал точно, когда вызовут в рейс. Эта беда – пьянство – больше задела моё поколение: 1950–60-х годов.

— Татьяна Фёдоровна, вы пишете в книге о кодексе чести савинской ребятни. В чём он выражался?

— Это были неписаные правила ребят той поры: не ябедничать, не драться толпой против одного. В футбол нужно было играть только босиком, потому что обувь берегли, да и не у всех она была. И я так играла в футбол. Пример подавали родители. Это не проговаривалось, не было морализаторства – они просто жили так: по совести. Для них понятие о чести означало ничего ни у кого не просить. «Не склоняй головы», – говорила мне мама.

Папа был из тех, кто не тянул, не брал – сейчас это называют патологической честностью. Мама – под стать ему, но тоньше и ироничнее. И бабушка Фёкла Семёновна была абсолютно порядочным человеком: делилась последним. Тогда считали очень важным, что скажут о тебе люди.

Школа

— Савино менялось на ваших глазах?

— Я жила на ул. Калинина до 1978 года и потом часто бывала у родителей. К тому времени в Савино практически ничего не поменялось. Разве что в конце 1950-х построили 16-ю школу. В наше время не разрешали делать капитальный ремонт в домах. Папа в 1960-е с трудом ввёл в план дома крохотную пристройку – добавил метр к кладовке. Считалось, что скоро всё пойдёт под снос. Ещё когда я в школе училась, говорили про снос в Савино.

Из моих друзей-ровесников никто не остался в Савино. Наверное, это ощущение провинциала – провинцией я называю окраину: тогда нам хотелось в город, ближе к центру. Через Савино ходил один автобус, остановка была на углу Октябрьской и Калинина. Автобус ходил по кольцу Савино – Супруновка. Мама моего друга, Гены Молчанова, работала кондуктором. Мы катались на том автобусе: окно открывалось наверх, локоть выставишь наружу – это был шик!

Лет пять назад мы с братом были в тех краях – конечно, всё изменилось.

Школа № 35 / Фото: открытка начала ХХ века