«Деревня посреди города». Почему на Супруновской чтут прошлое и не любят настоящее

Втиснулась она аккурат между речкой Везёлкой и Белгород-Сумской железной дорогой параллельно обеим. Белгородцы в основном пролетают её на авто от новостроя с романтичным названием «Париж» до детского центра «Мастерславль», часто не подозревая о её древности.

Но супруновцы историю малой родины знают хорошо и держатся за неё, можно сказать, железно.

Калёный с пыточной

Уже через пять минут прогулки по Супруновской показалось, что мы в удивительной археологической экспедиции: снял верхний культурный слой – открылся срез ушедшей эпохи, копнул ещё – отбросило на 200 лет назад.

Собеседники наши как на подбор оказались прирождёнными гидами, хранителями и исследователями. А ещё здесь много консерваторов: не признали местные нынешнее название улицы, полученное после переименования в 2004 году. На калитках то и дело встречается старое – Сумская или компромиссное двойное – Сумская-Супруновская.

Не знаем, чего в этих табличках больше: исторической преданности или обиды за вольное жонглирование прошлым. Ведь название «Сумская» почему‑то тогда же, в 2004-м, передали одной из половинок разделённой улицы Фрунзе (ныне – проспект Славы). В общем, поводов задуматься достаточно.

Звезда здесь, конечно же, дом № 49, которому, по мнению старожилов, больше 200 лет. Деревянный, обложенный камнем, сейчас он разделён на два домовладения. Строили его зажиточные люди, соседний дом (цел, но не так ярок), по преданию, был тоже их. Современные хозяева почти ничего об этом не знают, но культурную ценность своего жилища осознают прекрасно. Оно, к слову, тоже с характером: ни даёт себя менять.

«Пробовали в стене сделать отверстие для канализации – куда там, – рассказывает хозяйка одной из половин Светлана Валентиновна, – дуб за это время так закалился, что стал крепче железа. В комнатах штукатурка сыплется, боимся лишний гвоздь вбить. Дом сел наполовину, скрыв все вентиляционные отверстия, теперь сыро, а что сделать? Так и живём – как в музее, который не силах поддерживать в нормальном состоянии».

Тем не менее благодаря щепетильности хозяев внутри сохранилась потолочная лепнина, исконные фигурные наличники на окошках, вообще все конструкции в первозданном виде.

Лет 80 назад жилище было особенно презентабельным, отчего во время оккупации Белгорода фашистами его облюбовал немецкий офицер в больших чинах. Вообще, забегая вперёд, в 1941–43 годах на Сумской селилось много высокопоставленных фрицев.

Так вот, после наступления Красной армии офицер бежал, впопыхах забыв ящик-сундук и походную железную раскладушку (немецкая практичность – на войну со своей кроватью – поразила). Она до сих пор целёхонька – вон, в саду, вместо лавочки.

«Одно я не сохранил. Был у нас во дворе полукруглый каменный подвал, а внутри с двух сторон вбиты колья и цепи висели. Я примерился – как раз по человеческим размерам кандалы. Мне так страшно стало, что здесь в крепостные времена людей пытали, засыпал его», – признался хозяин.

Бомбы отскакивали

Второй жилой шедевр уже конца XIX века – дом № 33. Из его ворот, как по заказу, навстречу нам хозяева – Алексей и Светлана Кудрявцевы. Открытые люди, преподаватели музыки, не пожалели времени, описывая прошлое двухэтажного особняка. Оказалось, что во время строительства железнодорожной ветки Белгород – Сумы (пущенная в 1901 году, она, скорее всего, и дала то самое название улицы – Сумская) её главные инвесторы, местные сахаропромышленники, скупали у крестьян земли, попадавшие под дорогу. Два супруновских зажиточных брата (фамилию хозяева не знают), получив хороший куш за свои участки, построили в слободе бок о бок по дому.

Первый этаж 33-го дома – каменный, второй – из дерева и облицован кирпичом. Типичный проект того времени. Интересно, что дерево и кирпич соединяют массивные кованые гвозди (по местному – шкворни), которые сохранили стены даже во время бомбёжек.

Спланировано жилище так, что на обоих этажах его можно обойти по кругу. Прадед Алексея Кудрявцева был из казаков, приехал в 1937 году в Белгород из Каменска-Шахтинского, бежав от репрессий. В особнячке поселился перед войной, так что «прелести» оккупации семья испытала по полной.

«Первое, что сделали немцы, – вырубили все сады, чтобы окрестности просматривались. Во время второй оккупации вывозили жителей на грузовиках, поэтому в момент освобождения города их было очень мало», – рассказывает Алексей Петрович.

Прадед его в 1943 году вернулся в город украдкой, когда наши войска были на подходе, и застал в доме двух немцев, намеренно бивших стёкла, зеркала, выдиравших половицы – у них было задание навредить как можно сильнее.

«И, представляете, прадед каким‑то образом уговорил их остановиться: ну уже поломали, хватит, отчитайтесь и довольно», – восхищается отчаянию предка Кудрявцев.

Несмотря на то что особняк изрешечён пулемётными очередями, осколками от бомб и никогда не знал капремонта, он до сих пор вполне пригоден для жилья. Так что, простите, не избежать банального: «Умели же строить!»

На прощание Кудрявцевы показывают экспонат, которых на Супруновской в каждом дворе вдоволь, – гильзу от артиллеристского снаряда. Да, историю тут буквально можно потрогать руками.

Неучтённый памятник?

Между тем Алексей Кудрявцев, а затем и другие наши собеседники упомянули о двух дубах, которые чудом выжили даже при фашистах.

И хотя они стоят на задворках Супруновской, в промзоне на Железнодорожной улице, не сказать о них нельзя.

Говорят, что ещё в начале прошлого века дубы были внушительными, а сегодня трое-четверо взрослых мужчины с трудом обхватят стволы. Корифеи рассказали, что именно от этих деревьев брали семена для дубрав, которые с 1948 года в районе закладывали по сталинскому плану о полезащитных лесонасаждениях.

Тогда супруновские школьники мешками сдавали жёлуди в лесничество. Хотелось бы, конечно, чтобы возраст дубов уточнили специалисты и уделили долгожителям должное внимание.

Глаза улицы

Почему‑то в череде уличных исследований именно на Супруновской случился с нами архитектурный экстаз: традиции пригородной домостроительной моды тут совершенно очевидны. Особенно ярко проявляются они в окнах, а точнее их обрамлении. Деревянных наличников на Супруновской нет, украшены окошки по периметру кирпичной кладкой или бетонными барельефами в форме кокошников, столбиков, реже – цветочного орнамента (как в 200-летнем доме). 

Удивительно, что даже в домах послевоенной постройки, когда, казалось, было вообще не до выкрутасов, люди не отступали от правила: на фасадных окнах должны быть зубчатые или столбчатые наличники, а в стене под ними – фигурные выступы. Обязательно делали форточки: в законах аэрации тогда разбирались лучше нашего. Если кто не в курсе, откидные створки пластиковых окон пускают воздух по иной траектории, полностью меняя (не в лучшую сторону) естественную вентиляцию.

А ещё понравились печные трубы. Они тут словно декорации для художников и фотографов.

Он знает всё

К бывшему председателю уличкома Николаю Борисовскому нас отправляют все, кто встречается на пути: он всё знает, всё расскажет. Застаём мы старейшину в идиллической обстановке, в плетёном кресле под навесом. Рядышком, за столом, супруга Тамара Константиновна отжимает из ароматных яблок сок в раритетном устройстве – нереально-ностальгическая картина. Под дегустацию волшебного напитка, собственно, и течёт наша беседа, возвращаемая периодически из витиеватостей в нужную колею внимательной хозяйкой: «Это к делу не относится, пропускаем!»

«Здесь – послевоенное кладбище пленных немцев, – Борисовский показывает на площадку у лестницы, что ведёт через железнодорожные пути. – Это они строили поблизости водонапорную башню, водили их туда под конвоем. Умерших хоронили сначала где‑то на Попова, а потом вдруг приехал сюда танк и стал выгребать землю, не очень глубоко. И постепенно в эту яму сносили покойников. Ряд закрыли, присыпали, потом сверху ещё. 10–12 человек в ряду, три ряда получилось. Вода до сих пор после дождя туда уходит».

Детство Николая Дмитриевича, которому в войну было чуть больше семи лет, – это постоянная встреча со смертью. Убило в огороде снарядом соседку, прямо на глазах. Потом стали сгонять к железной дороге, что от его дома в 200 м, со всех концов женщин для отправки в Германию.

«Если кто шёл с младенцами, их отнимали и бросали тут же в колодец. Вот там, на углу был. После войны его плитой закрыли. Не знаю уж, перезахоранивали кого или нет».

В хате Борисовских тоже поселились немцы, выгнав мать с тремя детьми в погреб. Во дворе фашисты устроили овощебазу, закопав две огромные бочки для соления (до недавних пор они там и были). Ещё одно воспоминание детства: немецкий повар наложил в кожаную шапку маленького Коли горячей каши и надел ему на голову: мол, нечего попрошайничать у походной кухни. Но… выжили как‑то. Хотя и после войны было несладко.

В 1946 году мать Николая заболела тифом. Директор супруновской школы (теперь на её месте растут несколько раскидистых ив) Иван Яковлевич Михайлюков направил двоих младших братьев Борисовских питаться в столовую. Её открыли ещё в 1924-м в доме № 47 именно для детей, беспризорников («Борщ давали, суп на карточку. Мяса не было»). После ребят оформили в детдом, откуда они уже уходили в большую жизнь.

Помнит Николай Дмитриевич о могилках за железной дорогой освободителя Белгорода, танкиста-героя Андрея Попова и двух его товарищей. О них много теперь спорят – где захоронение теперь на самом деле?

«Когда я уходил в армию в 1955 году, надгробия ещё стояли, а вернулся – их уже нет. И что с ними стало, никто не мог сказать. Услышал только, что в городе улица Попова появилась», – рассказывает Николай Дмитриевич.

И это разделение Супруновской с городом, как оказалось, не случайно.

«Канализации нет, телефона – тоже»

У краеведа Александра Дренякина в записках «Белгород с уездом» указано, что в слободе Супруновке, в 1881 году было 395 жителей обоего пола на 96 дворов, не было ни одной церкви или школы, зато значилось два питейных заведения. Там же встречается другое название этого места – деревня Сапруновка, но таковой она оставалась скорее из‑за «бесцерковности» (селения без церквей именовали деревнями), но не из‑за уклада: не было там земледельцев, одни лишь ремесленники и кустари.

Вливание Супруновки в городскую черту после войны в 1940-е годы стало логичным: она вплотную примыкала к городу, архитектурой ничем не отличалась от большей части послевоенного одноэтажного Белгорода, её жители работали на городских предприятиях и крестьянской жизни не знали (не считая небольших подсобных хозяйств).

Церковь на Сумской так и не появилась. Упомянутая же школа открылась перед войной, располагалась в двух одноэтажных зданиях – для начальных и старших классов. Сразу после освобождения города от фашистов в 1943 году она вновь заработала как супруновская семилетка. Где‑то в середине 1950-х ей присвоили номер четвёртой городской, а в 1971 году её перевели в строение на ул. Победы. В 1973-м старое здание снесли.

На этом, считают жители, глобальные преобразования на их улице закончились.

«Канализации центральной у нас нет, телефона тоже, Интернет только мобильный – то есть никакой. Так и пишите: деревня в центре города», – кипят эмоциями люди, высыпавшие на улицу.

Последняя беда – дорога, которую в этом году отремонтировали. Кажется, радоваться надо, но асфальт подняли, лишив домовладельцев возможности заехать во дворы по старым съездам.

«Машина наша стоит теперь в переулке, сделать заезд сами мы не в силах, комиссии ходят, а толку никакого. Люди едут мимо, а мы на них смотрим», – грустно констатирует Валентина Куликова.

«И, – подключаются мужчины, – со всех сторон сходит в пешеходную зону вода, да ещё во дворы переливается».

А это, уточняют, похуже отсутствующих съездов – в дождь и гололёд по проезжей части лужи оббегать.

«Письма пишем. Ответ, знаете, какой? Денег нет, нарушений нет. Разве мы не люди, не заслужили нормальную жизнь?» – смотрят с надеждой супруновцы.

Передаём этот вопрос всем, кто может на него ответить – желательно положительно. А иначе какой смысл в самом легендарном многовеком прошлом, если будущее – безрадостно?