Страшное место, или Тайны заброшенного здания НКВД в Старом Осколе

Гармонично дополняет ансамбль современный недострой. Между тем будничная бесхозяйственность скрывает самые настоящие казематы – холодные, тёмные, страшные. В них‑то мы и заглянули.

Довольно депрессивный вид

За воротами ожидаемое запустение и неожиданные работы на недострое. Наш гид удивлена: больше десяти лет до него никому нет дела, а тут рабочие пилят деревья и перебрасывают с места на место кирпичи. 

В старое здание можно проникнуть из любого окна первого этажа, но мы, как люди культурные, идём через дверной проём пусть и без двери.

— О-о! – выдыхаем и я, и фотограф, видя весьма предсказуемую разруху.

— Наслаждайтесь, – говорит гид. – Первый разу меня тоже такие эмоции были. Идёмте в конец коридора. Видите: здание состоит из старой части и пристроенной. Они различаются толщиной стен, видом и размером окон.

Первая за холлом комната с двумя клетками – так называемый обезьянник, напротив – помещение без окна, таких тут будет много. За ним – очевидно, кабинет (он с остатками обоев на стенах). Тем, кто тут работал, открывался довольно депрессивный вид из окна: кирпичный забор с колючкой поверху – часть прогулочного дворика.

Кабинеты побольше и поменьше, но ничем не примечательны: ободранные обои и облупленная краска, дверей и батарей давно нет. Там, где отвалилась штукатурка, видны брёвна, обшитые сеткой из реек. Ничего интересного.

«Всё интересное дальше», – подбадривает экскурсовод.

Кстати, самый настоящий, к тому же директор музея святителя Онуфрия – Светлана Шестакова. Она здесь знает каждый закуток. А потому смело ступаем за ней через переломанную мебель, битое стекло, завалы кирпичей и проникаем к выходу в прогулочный дворик.

«Гуляйте», – иронизирует она. 

Да не особо тут и разгуляешься: в ширину – едва ли пара метров, в длину – метров 10, и везде листва, мусор, сухие ветки. С одной стороны – собачья будка, с другой – глухая стена. Сверху когда‑то была колючка – вон её клубок у будки. 

Аптека Ульриха

Взгляд упирается в толстенную стену – сайдинга уже нет, под голубой побелкой просматривается кирпичная кладка. Эта часть строения как минимум 1890 года, когда Николай Павлович Ульрих открыл здесь частную аптеку, где изготавливали лекарства по рецептам. Она была первой и единственной в городе, пока в 1912 году вторую частную аптеку не открыл Петр Александрович Турминский. Здание, кстати, недавно отреставрировано и выглядит так, как его Турминский и строил. 

Сведений об Ульрихе мало. Несколько источников называют его дворянином из Задонска, но, вероятно, ошибочно. Задонский провизор Николай Андреевич Ульрих служил управляющим в имении помещиков Викулиных и венчался с Александрой Музальковой из крепостных, в 1870-м у них родился сын Николай. Но он был надворным советником, позже прокурором окружного суда Курской губернии, а в 1937 году – главным виноделом на Орловском винзаводе. Кстати, в 1937-м его расстреляли.

Наш же Ульрих, по всей видимости, прожил в этом самом доме довольно долго и со всем семейством – иначе зачем второй этаж да ещё и мансарда? Он успел заслужить уважение горожан, поскольку Земское сообщество доверяло ему быть присяжным заседателем в суде от Старооскольского уезда. 

В декабре 1918-го аптеки национализировали. Через шесть лет аптеки Турминского и Ульриха объединили в «Аптеку № 1» и разместили в бывшем магазине купца Игнатова. Здания же забрали под другие цели. Что стало с Ульрихом – неизвестно, как и то, что было в его доме с первые годы советской власти. К 1930-м его занимало ОГПУ – объединённое государственное политическое управление, целью которого была борьба с контрреволюционными элементами и обеспечение государственной безопасности.

Самый известный узник

У сáмой земли на прогулочный дворик выходят оконца из камер, куда прятали чуждых советской власти элементов. Туда и спускаемся.

Фонарик высвечивает сломанные столы и ряд кресел позднесоветского периода, корпус от холодильника в узком коридоре. Неожиданно. Перепрыгнув лужу, берём вправо, чтобы оказаться в помещении, где содержался самый известный узник этого подземелья – первый старооскольский епископ Онуфрий. 

Сейчас окно снаружи заложено кирпичом и закрыто сверху, но встроенная кованая решётка выдаёт его почтенный возраст. В 1930-е шла активная борьба с религией, Онуфрия арестовали в феврале 1933-го.

«Как выяснили, он сидел именно здесь, – рассказывает Светлана Шестакова. – Вера, племянница хозяев дома, где квартировал владыка, когда узнала о его аресте, прибежала сюда и в надежде что‑то узнать прохаживалась вдоль улицы Комсомольской (тогда Белгородской) тихонько, чтобы не заметили. Увидела окошечко с решёткой в полуподвале, а за ним владыку. Он молился по чёткам. Ей было 14 лет, она хорошо запомнила, как он улыбнулся, а она поклонилась и побежала домой сказать домочадцам – тёте Александре Никитичне и послушнице владыки Акилине. Они пришли сюда, и их тоже прихватили. Три дня мурыжили, потом выпустили, вроде как без последствий».

И добавляет:

«Другого окна из полуподвального помещения на улицу Комсомольскую нет».

Осматриваюсь. Это явно не камера. В нише стоит пыльный старый стол. Представляю, как за ним проводили допросы с пристрастием, а несговорчивых отправляли подумать за дверь – в каморку без окон. Заглядываю в неё – на стене блестит лёд. 

«Ну что, по камерам?» – шутит экскурсовод, и мы гуськом направляемся в узкий и тёмный коридор, из которого веет могильным холодом. 

По обеим сторонам обшитые железом двери с окошками. Камеры разного размера, но одинакового комфорта: деревянный настил в полуметре от пола, вместо подушки – доска, на угол прибитая у стены. Так и спали все вповалку. Отопления нет, да и не было никогда.

«Да кто тут топил‑то? – говорит Светлана. – Лежали на голых досках и всё».

Количество узников – единственное, что спасало их от лютого холода. 

Холод и странный шорох 

Заходим в камеру без окна. Пространство под нарами забито окурками, пачками папирос. На обороте значится «Киевская табачная фабрика, цена 25 копеек». Сколько лет лежат, а не сгнили. На глаза попадается чертёж – хватаю: вдруг план побега? Эх, нет, какой‑то электромонтажный чертёж. Да и как сбежишь отсюда, когда даже дверь полностью не открывается – мешают вбитые в пол металлические уголки.

Холодно. И не только снаружи. Комок льда будто образовался где‑то внутри. Почти физически ощущаю боль, кровь и смерть, пропитавшие стены. 

Епископа Онуфрия продержали тут через две недели и под конвоем отправили в Воронеж. До расстрела в 1938 году он сменит немало городов и тюрем, но в Старый Оскол больше не вернётся. 

В 1934-м ОГПУ войдёт в состав новой структуры – НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) и маховик репрессий закрутится с новой силой. Камеры не будут пустеть ни на день. 

 В январе 1937 года были арестованы 48-летний шофёр Николай Космынин и 51-летняя Мария Першина – она педагог, давала уроки на дому. Оба по 58-й статье получат 10 лет лагерей. В августе сюда посадят счетовода горкомхоза Аркадия Пойменова, его приговорят к высшей мере, оборвав жизнь мужчины на 46-м году. 

В сентябре арестована Ольга Бакланова – ей всего 23, она заведует лабораторией, но через полгода уедет в лагерь на 10 лет. В октябре в камеру попадёт 18-летний студент Владимир Молозин – социально опасный элемент, его приговорят к ссылке по месту жительства под гласный надзор на 5 лет. В ноябре 42-летний малограмотный маляр Иван Литвинов получит высшую меру…

Все эти старооскольцы, как и многие другие, числятся в сводной базе данных о жертвах политических репрессий и вполне могли пройти именно через эти камеры, по которым сейчас идём мы. 

Следующая камера – и следующая трагедия. Кажется, холоднее уже некуда, а из неё дует просто ледяной ветер, откуда – непонятно. Окно закрыто металлическим листом с малюсенькими отверстиями, даже палец не пролезет. Мы бодримся, громко разговариваем и пытаемся шутить – потому что страшно. 

— Сейчас пройдём через это помещение, – открывает Светлана очередную дверь и с резким криком отпрыгивает обратно. – Там что‑то шевельнулось! Пойдёмте обратно, с улицы зайдём.

— Крыса?

— Ни разу тут крыс не видела. 

На диктофонной записи в этом месте – непонятный гул. Интересно, а души пленников приходят сюда по ночам?

Обыкновенная работа

По просторной лестнице понимаемся на второй этаж. Всё та же разруха плюс следы пожарища, но солнечный свет и шум улицы несколько успокаивают. 

В 1936 году образовалась ГАИ, которая вошла в структуру НКВД, и сотрудникам выделили кабинет в этом здании. Тут же располагался и районный отдел милиции. 

В пресс-службе УМВД по Старому Осколу рассказали, что в те годы автопарк состоял в основном из колхозной техники. Документы на транспорт оформлял первый паспортист ГАИ Георгий Горбачёв. Он ушёл на фронт, и его сменил старший госавтоинспектор Николай Кушенков. У него, кстати, одного из первых в старооскольской милиции, появился мотоцикл. 

Кушенков проработал здесь до пенсии. Его преемник – Николай Ковалёв – инициировал создание народных дружин. К середине 1960-х их было девять. Милиция вместе с народными дружинами добились почти невозможного: за первый квартал 1965 года на дорогах Старого Оскола не случилось на одной аварии. 

В 1968-м в милицию пришёл Иван Емельянов, при нём пристроили вторую часть здания. 

«Было это году в 1970-м. В старом здании находились городской и районный отделы милиции, кабинеты начальников, следователей, уголовный розыск тоже там был. Здание начинало разрушаться, поэтому сделали пристройку. Камеры предварительного заключения в подвальном помещении использовали, а в пристройке, подвале, был медпункт и вытрезвитель, – рассказывает Иван Иванович. – Обыкновенная работая шла, самая обыкновенная: люди приходили с заявлениями для расследования или проверки».

Гаражи тоже строились при нём, потому что на то время пришлась глобальная замена автопарка. 

«Я пришёл – было всего четыре гаража и склад сена: сельские участковые ездили на лошадях, им выдавали сено. Продолжалось это недолго, уже в 1969 году лошадей стали заменять мотоциклами. Во дворе пришлось увеличивать количество гаражей. Строили и своими силами, и город помогал», – говорит Емельянов. 

В 1977 году на дорогах Старого Оскола насчитывалось 13 тысяч государственных и личных автомашин. Видимо, гаражи достраивали и впоследствии, потому что их много, в каждом яма. 

В конце 1980-х в ГАИ появился отдельный взвод ДПС и ремонтно-эксплуатационное объединение (РЭО). Вероятно, это они и есть – с завалившимися крышами и поросшие деревьями.

Вопросов больше, чем ответов

Мы заходим в подвал с другой стороны, спускаемся по широкой лестнице.

Солнечнее лучи исчезают, птиц не слышно, несколько шагов – и снова холодные потёмки. Справа – оружейная комната с ячейками и железной дверью, слева – просторный зал. 

На пол падают косые солнечнее лучи из окон, мы молча ходим по помещению. Тут, скорее всего, и был вытрезвитель.

Звук шагов отдаётся гулким эхом. В уголочке замечем проём, заложенный относительно свежей кладкой. Других входов сюда нет, а что внутри, наверное, лучше не знать…

«Пойдёмте дальше, пока я не боюсь», – зовёт Светлана. 

Проходим по комнатам и комнатушкам и попадаем в то самое место, где раньше что‑то примерещилось. Ничего, только темнота. Обнаруживаем какой‑то длинный коридор в маленькую комнатку со стеллажами, полочкой на стене и тоже без окон. 

А лабиринтам нет конца. Из одного тут же попадаем в другую коротенькую анфиладу без окон и дверей: пол сильно поднят засыпанной землёй, и оттого потолки кажутся низкими. Никакого эха, звук будто впитывается в стены. И одна мысль пульсирует в голове: поскорее бы отсюда выйти!

«Здесь бы музей МВД сделать, – вздыхает Светлана. – Даже в «Яндекс. Картах» указано, что это городская достопримечательность. Мы бы в свой музей кое‑что забрали, но не хотим без разрешения, а найти собственника не можем».