Что расскажут о людских судьбах экспонаты музея «Битва за оружие Великой Победы»

Кого‑то музей заинтересует своей технологичностью и интерактивностью, кого‑то привлекут уникальные собранные в нём экспонаты. А кто‑то, как мы, остановится у нескольких из них и прислушается: какие истории они готовы рассказать?

«Не для себя стараюсь!»

О вагоне-«теплушке» слышал так или иначе каждый. В самом начале войны «теплушки» – это товарные вагоны, переделанные под перевозку людей или лошадей. Такие быстро можно было трансформировать, оборудовав двух-, трёхъярусными нарами, утеплить слоем войлока, опилками.

В первые дни войны началась эвакуация крупнейших предприятий Союза на Урал, в Западную и Восточную Сибирь, в Среднюю Азию и Казахстан, в Поволжье. В июле – ноябре 1941 года эвакуировали свыше 2,5 тыс. предприятий, из них – 1523 крупных завода. Вместе с ними в это время из родных мест уехали миллионы рабочих, служащих и членов их семей. В тыл страны в первую волну эвакуации, летом и осенью 41-го, эвакуированы миллионы человек.

«Внутри вагона могли ехать до 40 человек, а фактически их было ­80–100. Они ничего не успевали взять с собой, лишь самое необходимое. И не знали, сколько времени проведут в пути», – говорит эксперт по изучению и популяризации объектов культурного наследия военно-исторического музея-заповедника «Прохоровское поле» Наталья Руденко.

Эвакуировавшиеся – кто добрался, кто пережил четыре военных года – оставили воспоминания о нелёгком пути в тыл. Ехали не днями – неделями, едва ли не месяцами. Теряли близких, путались в хаосе наспех собранных вещей, не знали, что ждёт их не только там, куда они едут, но и завтра. А вести становились пугающими.

«Эшелоны уходили один за другим. Цеха, окончившие монтаж и отгрузку оборудования, приступили к эвакуации семей рабочих. Отправляли нас прямо с завода, часовые не спрашивали пропусков, и у эшелона скопились десятки подвод и сотни людей с домашним скарбом. Посадка в вагон производилась здесь же. Странно было видеть в разливочном пролёте мартеновского цеха, как толпятся десятки людей с детьми, с узлами, чемоданами, сундуками», – говорит женщина средних лет бесцветным голосом.

«Дед притащил бочку с солёными огурцами и, несмотря на брань эвакуирующихся женщин, пытался втащить её в вагон. И кричал: «Дурни ж вы! Не для себя стараюсь!». Бочку погрузили. Люди собирались в дорогу по‑разному. Одни взяли лишь самое необходимое, другие приволокли в вагон всё, что успели захватить. С нами в вагоне даже коза ехала, – горько усмехается она. – Многим детям она тогда жизнь спасла. А я взяла швейную машинку, благодаря ей и выжила».

«В сентябре начали эвакуировать наш завод. Я с сыном ехала во втором вагоне паровоза. Когда уже собрались отправляться, наш друг и коллега мужа Сергей Петрович с сыном Вадимкой на руках взобрался по лестнице в вагон. В свете железнодорожного фонаря, висевшего на стене, он увидел нас, меня и сына Витю. Витя сидел на нарах и играл большим плюшевым мишкой. Он тогда сказал: «Елена Николаевна, возьмите Вадимку с собой. Будьте ему матерью», – потерянно звучит голос молодой женщины. – Взяла, не отказалась. В вагонах становилось теснее, вновь прибывшие приносили тревожные новости. Витя всё реже спрашивал, скоро ли вернёмся домой, Вадим всё меньше заговаривал об отце».

«Одинокие – а меня занесли в этот список – снабжались из запасов провизии при эшелоне. Порой в вагоне вспыхивали ссоры. Казалось странным, что люди, потерявшие так много, могут спорить из‑за мелочей: из‑за кастрюльки, из‑за очереди на приготовление пищи. Дорога казалась бесконечной. Становилось всё холоднее, потом случилось непоправимое», – незнакомая нам Елена, кажется, дрожит от воспоминаний. Она похоронила заболевшего воспалением лёгких сына. Самое дорогое ей осталось по пути следования эшелона – под безымянным могильным холмиком. Вадима удалось спасти.

Наталья Руденко / Фото: Владимир Юрченко

«У нас забрали!»

Оккупация – страшное слово, новая реальность. Ощущение того, что твоя женская, девичья, детская жизнь висит на волоске и каждый день зависит от настроения чужого, жестокого и ослеплённого лёгкой победой чужака.

Анна Моисеевна Карякина в 1941 году 12-летней девчонкой осталась сиротой с двумя ещё меньшими по возрасту братьями на руках. Отец погиб далеко от дома, мать умерла, не пережив этого известия, на старшего брата пришла «похоронка».

Она уроженка Курской области, но мы смело можем назвать её землячкой. В деревню зашли немцы, и начался натуральный грабёж нажитого крестьянским трудом.

«А затем выстроили всех жителей, и немецкий офицер спросил: «Что у кого забрали?». Что им руководило, кто знает. Взрослые притихли: боялись. И, не отдававшая себе, может быть, отчёта – что за этим последует, Аня закричала: «У нас забрали! Двух курочек и петушка». «Расстреляют», – вздрогнули деревенские. И, вполне вероятно, не только её… Она объяснила, что сирота, с двумя братьями. И немец через переводчика уверил: ей всё вернут. Вернули», – рассказывает Наталья Руденко.

Как поднимать растущих мальчишек, если ты сама – ребёнок? Аня работала в колхозе, наравне со всеми выполняла нормы, пахала на волах поле, жала пшеницу, убирала за животными…

Когда война закончилась, домой нагрянула комиссия: забрать сирот в детский дом. Сложно представить, но повзрослевшая Анна и сама была готова пойти туда: кормят и тепло, одеты-обуты. Реальность была такова: заберут, но в разные. И тогда мальчишки бросились к ней: «Не отдавай нас, Аня!». Остались все вместе.

Девушка мечтала стать учительницей, но по‑прежнему работала в колхозе – не до учёбы, надо братьев опекать. Даже замуж она вышла лишь после того, как её мальчишки определились.

Анину историю самопожертвования и праздничную рубашку, которую та носила уже взрослой, когда поставила на ноги братьев, передала в прохоровский музей её дочь Любовь Николаевна.

Кукла с улыбкой

Лысьвенский металлургический завод, что в Пермском крае, в годы Великой Отечественной войны стал монополистом, производящим солдатские каски – стальные шлемы ­СШ-40. Мы переносимся как будто на машине времени в работавший при заводе детский сад. Каски лежат на столике, им есть что рассказать нам сегодняшним.

СШ-40 – это корпус, подтулейное устройство и подбородный ремень. Подтулейное устройство к каскам крепилось заклёпками. Разжимали их пальчики пятилетних детсадовцев. Я представляю много раз содранную кожу от неловких с непривычки движений…

«После двух часов работы деток обязательно вели в заводскую столовую, где кормили горячим обедом», – добавляет Наталья Руденко.

Она рассказывает ещё одну историю. Однажды в Пермь с гастролями прибыл знаменитейший Юрий Никулин, дал там несколько концертов. Работники Лысьвенского завода узнали, что он в городе, приехали к нему и предложили выступить на предприятии. Артист по ряду причин отказался. Тогда делегаты в знак признательности подарили Никулину набор посуды и стальной шлем. Тот опешил: почему именно шлем? Ему рассказали, что за Великую Отечественную войну завод в Лысьве выпустил более 10 миллионов касок. А самому Никулину на войне такая каска три раза спасла жизнь. Спустя время Юрий Владимирович приехал на предприятие с концертом.

В войну детям доставалась такая работа, вынести которую трудно и взрослым. Переместимся в швейный цех завода, где 10–12 -летние девочки шьют те же «лепестки» для подтулейного устройства. Работа монотонная, они – в смене, но по‑детски голодны и потому теряют концентрацию. Начальница цеха немногим их старше, ей около 20, только для них она уже «ворчливая тётка».

И эта «тётка» каждое утро, приходя на работу, шила мягкую тряпичную куклу. Для чего?

«Когда во второй половине смены от недоедания мутилось в глазах, острая игла прокалывала палец насквозь», – звучит девчоночий голосок.

Тогда по конвейеру пускали тряпичную куколку. Она им улыбалась и вызывала искренний смех. А ещё об неё промакивали пальцы, и к концу смены кукла становилась бордовой от крови.

По закону дети до 16 лет должны трудиться не больше шести часов в сутки, их нельзя привлекать к ночным и сверхурочным работам. Малолетние работники имели право на один выходной в неделю и на ежегодный отпуск на 12 суток. Но вопросы соблюдения трудового законодательства часто отходили на второй план. Большинству детей было 14 – 16 лет, а на вспомогательные работы брали уже с 11 лет.