Хорошая трудная жизнь, или О чём расскажет старушка на скамейке

Всю жизнь работали в колхозе, мечтая о лучшей доле для своих детей. Дети выросли, поразъехались по всему белому свету, а потом позабирали постаревших родителей в городские квартиры.

Бусины на нитке

И говор у этих старушек схож – и русский, и украинский одновременно. Но стоит подсесть рядом на скамейку, разговориться, и становится понятно: при общей судьбе воспоминания у каждой из них свои. Словно бусины на нитке, перебирают они дни долгой нелёгкой жизни. Потому, наверное, и помнят их так, будто вчера всё было. Может быть, запамятуют какую дату. Но даты в их рассказах, поверьте, не самое главное.

Наталью Максимовну Краморову мы встретили в одном из двориков в центре Белгорода. В городе она живёт полтора десятка лет, здесь в начале минувшего августа отметила 90-й год рождения. Всё как полагается: и соцзащита поздравила с юбилеем, и дочь накрыла стол, позвали соседей.

В родной хутор Красноорловский, что в 7 км от Красной Яруги, она теперь, когда позволяет здоровье, ездит на могилки – на Пасху да на Красную горку. Но сердце Натальи Максимовны хранит память о том времени, когда она жила в том хуторе с родителями – Марией Григорьевной и Максимом Лукьяновичем Вдовыдченко, где вышла замуж и растила своих детей. Впрочем, слушайте сами.

Фото: Владимир Юрченко

Одни ботинки на пятерых

«Я всю жизнь там прожила, на том колхозе, на тех буряках, – начинает рассказывать Наталья Максимовна. – Это уже у меня не отобрать ничего.

Нас в семье пятеро детей было – двое девчат, три хлопца. Дедушка мой, Лукьян Данилович, держал корову и овец. Кормилась вся семья. Его раскулачили, в Белгород в тюрьму забрали. Там и умер. Папа мне рассказывал: когда приихав до него в тюрьму, вин уже слабый был. Папа каже: давайте мы его заберём до дому хоронить. Пока съездил в Яругу, дедушку уже похоронили в Белгороде. А где – бог знает.

Перед войной выезжали на Кубань – детей вывозили туда, чтоб не поумирали с голоду. Повертались потом.

До войны я три класса закончила, и всё. Никто с моего поколения в школу уже не ходил. Не в чем было ходить. В войну у нас – одни немецкие ботинки на пятерых. Если кому выбегти на улицу, просили: а ну, скинь мне ботинки. Брат старший, 1927 года, Павел, успел попасть и на нашу войну (Великую Отечественную – прим. ред.), и на японьску, семь годов отслужил. Им в армии давали портянки байковые. Павел не носил те портянки, собирал: прийде в отпуск, отдаст нам, детворе на платьечко.

Жили мы при немцах. А полицаи вытворяли – похуже немцев! Когда наши пошли в наступление, освобождали хутор, нас эвакуировали. Ну, подальше от линии фронта – в другий район, в Мальцевку. В эвакуации выжили мы благодаря Богу, что корова у нас была. А с эвакуации вернулись – в ферме сделали госпиталь, весь забит ранеными. Наша хата уцелела, а нет ни подушечки, ничого. Кулики из соломы вязали и спали.

Прожита война – не дай бог! Хай не вертается она вечно! Хай живут люди спокойно».

Фото: Владимир Юрченко

А вечером – в клуб

«С 14 лет я на торфоразработках. Ой, тяжело. Мы, девчата, резали торф, кидали, отвозили. Конец войны как сегодня помню – солнышко, ветерок, женщины до нас прибежали на болото, кажуть: девчата, бросайте тачки, кончилась война.
На торфоразработках подругина мать вынесет нам одно яичко на двоих, по кусочку хлеба и картошине – на полдник. Потом стали паёк давать – хамсу, селёдку, вермишель.

После первого года торфоразработок выдали премию – на юбки красную материю, как тик для подушек. И коленкорчик салатненький на кофточки. Да по ситцевому платочку.

Пошили мы юбки, кофты, как инкубаторы были – все одинаковые!

Нас было десять девчат, по 17–18 лет. По пуду пшеницы за плечи – и 7 км несём на себе в Яругу. Тогда не боялись труда, девчата были крепкие. Там веяли, отбирали для посева. Обратно тем же путём чистое зерно несём. Приходим в хутор уморённые, думаем, вечером в совхозный клуб не пойдём. А Ольга, заводила наша, всё одно кричит:

«Наташка, Валька, Людка, айда в клуб!»

И куда та усталость девалась? А ещё – намоем ведро картох да в печь. В карманы понабираем – и на улицу гулять. Огурцы, картоха – то и лакомство.

Если праздник какой – пекли пироги. Больше с фасолью. Сахарную свёклу пекли в печах, резали, брали семя с конопель – очень пахучее, перемешивали с буряками – и тоже в пирожки.

Конфеты к Новому году делали: буряки в печь, потом режем на кусочки, а хлопцы в бумажку замотают – и наряжаем ёлку».

Фото: Владимир Юрченко

Рожь высокая

«Очень трудна работа в колхозе. После войны, когда пришли наши хлопцы, в 1948–49 годах, косили косами пшеницу, рожь, ячмень. А мы, девчата, кулики вязали. Рожь родилась высокая, а мы ж ещё молоди были, не справлялись. За одним косарем ставили двух вязальниц: повяжи – снеси – в кресты уложи. Потом свозили в клуни, а зимой молотили.

А свёклу полоть? Это адский труд. А ну, целый день нахиливши (нагнувшись – прим. ред.) быть? Намеряли 70 соток – ты должна выполоть, выкопать и отвезти на сахарный завод. Пока у нас завода не было, возили на станцию, поездом отправляли.

Это потом уже у нас, в Красной Яруге, выстроили завод. Нагрузишь, сидаешь наверх на машину на те буряки и едешь. Зима, Новый год – заезжает на поле трактор, выпахивает, а мы идём следом, каждый бурячок топором оббиваем и в кузов скидаем.

В колхозе ни рубля не платили никому. И на трудодни не давали. Не было зерна, чтоб давать. Частушки даже выдумывали такие: «Проробила больше года, заробила пуд отхода. Пуд отхода продала – холостянску отдала». Холостянский налог (налог за бездетность – прим. ред.) с девчат требовали после войны».

Фото: Владимир Юрченко

Семь душ оголодили

«Замуж выходила – жакетик мне купили, и всё. У жениха моего, Николая, – форма, в которой с войны вернулся. Костюм ему справили. Поженились, стала я Минакова. Ничего, жили, ладили.

Я 36 лет со свекровью прожила, больше, чем с родной матерью! Все нам завидовали. Её Наташкой звали – и я Наташка. Люди говорили: две Наташки, кто из вас такой хороший? Свекровь моя была боевая баба, каже: мы обе сволочи. У неё муж погиб в войну.

Семь душ в семье – мы с мужем, свекровь да четверо наших детей. Время им в школу идти, а они босы – ни рубля, ни копья. Я была вынуждена уйти с колхоза. А тогда не давали ни справочек, ни паспорта, самовольно ушла. Пошла на сахзавод мыть мешки – чувалы на сахар. Проробила несколько мисяцев, получила трохи денег, купили вермишели, сахару, муки, детворе ботиночки в школу. Радости сколько! А тут приихало начальство колхозное и каже директору завода: не брать эту женщину на работу, она ушла с колхоза. И не стали меня брать.

Фото: Владимир Юрченко

В соседнем совхозе детсад был от Белгорода. Стала я там робить помощником повара. А у нас на огороде полгектара картошки было покидано (посажено – прим. ред.). Как раз она только взошла. Що ж начальство наше колхозное придумало?! Заехали трактором и перепахали весь огород! В наказание мне за то, что я ушла. Семь душ оголодили!

Свекруха моя поднялась – и в район, в райисполком. Нам подсказали, что как раз Коваленко туда приехал (Александр Коваленко в начале 1960-х – первый секретарь Белгородского обкома КПСС – прим. ред.). Свекровь проломом к нему.

Выслушал, сказал: идите домой, пока дойдёте, мы вышлем председателя ревизионной комиссии, он намеряет на колхозном поле вам картошки, и капусту будут давать. А председателю сказал дать мне и мужу справки, чтоб ушли с колхоза. Так отпустили нас. Муж был строителем в совхозе. Я робила в садике поваром, а после сокращения пошла техничкой в школу. Трошки окуклились, дом перестроили».

Фото: Владимир Юрченко

Такие дружные!

«А потом мужу, Николаю Борисовичу, делали операцию, и он умер. Осталась я в 42 года с четырьмя детьми и со свекровью. Ещё 12 лет с ней прожила. Наталья Григорьевна меня очень любила. Когда уже без хозяина жили, получу деньги на работе – несу свекрови. Она распоряжается – сколько на уголь, на дрова. Я уступала во всём.

Детвора моя хорошо училась. Все сильные математики. Старший сын с учителем истории как заспорил. Не стал подчиняться! Пойду на собрание, все предметы – 5, а история – 2. Вспоминал тот случай, когда колхоз нам огород перепахал. Учитель каже: Максимовна, ну перевоспитай своих ребят, они разлагают весь класс, поговорите с Толиком. А я говорю: на их глазах всё делалось, они сами понимают. Выпустили с тройкой по истории из школы.

Дети выросли, свекровь умерла. Вышла я в другой раз замуж, стала Краморова. Муж мой, Пётр Петрович, военный пенсионер был, забрал меня в Яругу, в квартиру.

Соседки мои с хутора идут – зайдут до меня: мол, Наташка, яка ты счастлива, ни водички, ни угля не носить. У мужа двое детей да моих четверо. Детвору мою он любил. Приедут к нам – такие дружные! И огород уберут, и на рыбалку вместе. Очень хорошо мы жили. Его дети мамой меня звали. Сейчас они в Риге живут, каждое воскресенье мне звонят.

Фото: Владимир Юрченко

21 год мы с дедом прожили. А когда он умер, дочка меня в город забрала. Зина меня шанует (почитает – прим. ред.). Заботится, старается, чтоб кушала я всё только полезное. А по мне – я б селёдки поела да картохи. Дочка и селёдку куповае, но чтоб в меру. Я очень картохи люблю. Но раньше, скажу вам, картошка лучше была.

Отец мой, Максим Лукьянович, 92 года прожил. И не погано прожил. Всю войну прошёл. Я, наверное, в отца удалась. А мама рано умерла, в 73 года. Когда я замуж шла, мама меня иконкой благословила. Иконка всё время со мной, тёмная от времени. А недавно гляжу – посветлела она. Может, той иконкой и держит меня Господь на земле.

Просыпаюсь утром – благодарю Господа, что переночевала. Прошу: дай, Господи, пережить день. За всё благодарю Бога – за детей, за внуков, за правнуков.

Ноги болят, далеко ходить не могу. Выходим с соседкой во двор – с утра, а потом после обеда на часок. Соседи очень хорошие.

Что прожито – правду сказала. Пять медалей у меня за доблестный труд. И трудно было, а всё равно – и свадьбы гуляли, и веселились. Хорошая жизнь».

Фото: Владимир Юрченко