Будни инфекционной больницы Белгорода в XXI веке

Типичные при пищевом отравлении симптомы не давали уснуть до рассвета. К утру мы с ними вроде бы справились, получив небольшую передышку, но вечером всё началось сначала. Тогда я сдалась и набрала номер 112. Примерно через полчаса в домофон позвонили, и сонный врач с фельдшером заглянули в квартиру. Доктор выслушал мои экспрессивные рассказы, покачал головой и, даже не взглянув на ноющую температурящую дочь, лениво сказал: «Ну, поехали». И мы поехали.

Через каких‑то два часа, после невероятной тряски в карете скорой помощи, осмотра, получасового заполнения всех бумажек и торжественного шествия через улицу, мы оказались в боксе инфекционной больницы. Нам выделили одну крошечную железную кровать на двоих и принесли графин с кипячёной водой.

«Мама, а как мы тут будем спать?» – перво-наперво поинтересовалась дочь. 

С ответом я не нашлась. И спать в эту ночь мне так и не довелось. 

Медсестра вывела меня в коридор и велела ждать. Через секунду за дверью заголосила дочь. Когда я вошла, к её руке была примотана бинтами и лейкопластырями внушительного вида дощечка, от которой тянулись трубки к капельнице.

Смысл этой конструкции заключался в том, чтобы игла не выскочила из вены, если ребёнок будет крутиться и дёргаться. Но лежать с этой дощечкой по 6–7 часов, когда невозможно даже пошевелить онемевшими пальцами, подобно пытке. 

Дочь стоически терпела, периодически засыпая. А я, сидя на краешке кровати, борясь со сном и отслеживая, не закончился ли раствор в капельнице, размышляла. Как так получается, что в XXI веке, когда во всём мире уже давно делают операции на открытом сердце, используют в хирургии 3D-моделирование, выращивают конечности и так далее, детей в больницах привязывают к дощечке?

В итоге, несмотря на эту пыточную дощечку и то, что дочь лежала очень тихо, игла всё равно выскочила, и на руке образовалась гематома размером с грецкий орех. Медсестра попеняла мне, что я нерадивая мать, потому что не смогла уследить за такой простой вещью, как капельница. На часах было 4 утра.

Когда мы отмучились и кое‑как улеглись на маленькой кроватке вдвоём, в палату поступили новенькие. И мы прослушали и просмотрели историю с капельницей заново. 

На следующий день к нам в бокс привели 10-летнюю Катю. Она рассказала, что приехала сюда на реанимобиле с температурой 41. И по дороге врач поведал её маме, что такой автомобиль у инфекционной больницы единственный. На что маленькая, казалось бы, Катя мудро заметила:

«Я ехала и думала о том, что в этот момент кому‑то тоже плохо. Но машина такая у больницы одна, а значит, к кому‑то доехать она не успеет».

Каждое утро к нам приходил врач. Хороший доктор, который явно привык работать с детьми. Наши малыши для него даже картинки потом рисовали. Но лечили всю нашу палату абсолютно одинаково: кипячёной водой, активированным углём и тремя флакончиками бифидумбактерина. А когда я попросила медсестру «угостить» меня парацетамолом, потому что уж очень разболелась голова, она не без улыбки заметила: 

«Ну это я вам ещё могу выдать, больше у нас из лекарств ничего и нет».

Вечером, когда дочь, раскинувшись, засыпала, я, повиснув на другом краю кровати, читала новости. И думала: ежели так случится, что наш славный город охватит эпидемия, что тогда будет?! Как наша небольшая инфекционка будет размещать заболевших, ведь уже сейчас все медсёстры жалуются, что мест в больнице не хватает, а потому приходится работать по принципу конвейера. И как, если случится, заболевших будут везти на единственном реанимобиле? И чем их будут лечить: ингаляциями и активированным углём?

При этом в уровне квалификации и профессионализме врачей и медсестёр сомневаться не приходится.

Однако спасать людей с помощью воды и доброго слова – это привилегия совсем иных организаций. Но никак не медицинского учреждения XXI века, в какой бы провинции оно ни находилось. 

Анастасия Состина

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции