Сергей Тетюхин: Не ставлю себя выше всех

За «Белогорье» он выступал с перерывами более 20 лет. А с 20 марта 2019-го стал генеральным менеджером мужской сборной России по волейболу.

«БелПрессе» Сергей Тетюхин рассказывает о самом главном в своей жизни.

Узбекская закалка

— Наверняка белгородцам мало известно о вашем детстве. Каким вы его помните?

— Очень рад, что родился в Узбекистане. Мои бабушки и дедушки из разных концов Советского Союза. Родители познакомились в Фергане, потому что поступили в один педагогический институт. После учёбы мама пошла работать учителем физкультуры, а папа – детским тренером по волейболу. Вся моя жизнь, начиная с первых моментов, которые помню, связана с волейболом, коллективом, командой. Отец всегда брал меня с собой на соревнования, на сборы. Я как сын полка. А старшие товарищи присматривали.

Волейболом начал заниматься примерно в первом или во втором классе. Мы ездили по всему Союзу, отстаивали честь республики, потому что практически каждый год выигрывали чемпионат Узбекистана. Играли и в Сибири, и на Дальнем Востоке, в Прибалтике. Чаще всего почему‑то детские соревнования в то время охотно брала Украина: Луганск, Красный Луч, Киев. Замечательные воспоминания об этом.

Так жизнь и шла. Наступил 1989 год. Пошли национальные волнения. В общем, возникла неблагоприятная социально-политическая ситуация. И мы стали искать варианты, куда можно уехать. Отец этим вопросом занимался.

Сергей Тетюхин с отцом / Фото: Юрий Боград (архив)

— Как получилось, что ваша семья решила переехать именно в Белгород?

— Мы были на последнем чемпионате Союза по детям. Туда приехал куратор детского волейбола Юрий Петрович Фураев. Они с отцом пообщались. Он сказал: «У вас хорошие ребята, но, если хотите, чтобы у них было будущее, вам нужно уезжать из Узбекистана». И обстановка в общем‑то накалялась. У отца было несколько вариантов: Санкт-Петербург, Ростов. Но в один из вечеров раздался звонок от Геннадия Яковлевича Шипулина (тогда – главный тренер, сейчас – президент ВК «Белогорье» – прим. авт.). Он предложил отцу привезти своих волейболистов на просмотр в Белгород. Так и получилось: мы с моим товарищем Андреем Борозинцом приехали, и буквально через пару дней решилось, что мы здесь остаёмся.

Начали готовиться к поступлению в университет (тогда он назывался Белгородским пединститутом). Через несколько месяцев я сдал экзамены, поселился в общежитии. И жизнь белгородская закрутилась. Через полтора года в Белгород переехали уже мои родители и все родственники из Ферганы.

— Какова судьба вашего товарища и остальных ребят, которые тренировались у папы?

— Глаз как‑то положили больше на нас с Андреем. Он поиграл в Белгороде какое‑то время. Потом уехал в Воронеж и, по‑моему, сейчас живёт там. Суперкарьеры, конечно, у него не получилось. Но в волейбол он пару лет назад ещё играл. Опять же, не на высоком уровне. По времени мы играли примерно одинаково: видать, какая‑то узбекская закалка, давшая волейбольное долголетие. У каждого из остальных ребят своя жизнь. Кто‑то, возможно, поиграл в волейбол. Ведь из группы подготовки всегда куда‑то дальше идут в лучшем случае несколько человек. С некоторыми ребятами мы до сих пор общаемся, дружим.

Геннадий Шипулин и Сергей Тетюхин / Фото: Юрий Боград (архив)

«Локоть собирали по частям»

— В 1999 году вы уехали играть за итальянскую «Парму» и через год вместе с Романом Яковлевым, тоже игравшим в Италии, попали в ДТП. Насколько оно было серьёзным и сколько времени вы восстанавливались?

— Молодые, безголовые… Я выскочил на встречную полосу, объезжал не по правилам, в горку и не видел, кто там. Доли секунды и хлобысь – готовы. Нас выпиливали, доставали из машины. Мне сделали несколько операций сразу же буквально после аварии и речь о продолжении спортивной карьеры даже не шла. Задача была – научиться ходить заново, двигаться и как‑то жить с этим. Тазобедренный [сустав] вылетел, и вся левая часть была переломана, локоть собирали по частям, куча проволок из него торчала… Но это, знаете, такой жизненный урок. Кто‑то учится на чужих ошибках, а тут…

Я не то что рад тому, что произошло, но это было своевременно. Как раз карьера пошла вверх – и немножко ветер в голове, который может занести. Так и произошло. Эта авария вернула на землю. После такого вообще переосмысливаешь полностью и свою жизнь, и отношение к жизни. И что ты не один: у тебя есть родители, люди, которые следят за тобой, переживают, любят тебя и без тебя не могут. То есть отвечаешь не только за себя. Очень тяжёлый период был. В очередной раз хочу поблагодарить президента итальянского клуба, который мог бы спокойно меня отправить домой, но он оставил меня и занялся моей реабилитацией. Более или менее начал приходить в норму примерно через полгода, а то и больше.

— Когда решили, что можете вернуться на площадку?

— Месяца через 1,5–2 после аварии я начал понимать, что у меня не всё так плохо, как кажется. И тазобедренный сустав нормально заживал, и пальцы срослись. Только с локтем были вопросы, потому что он не разгибался. Но потихонечку занимались врачи, реабилитологи. И при определённой работе, графике интенсивном где‑то через 2–3 месяца я потихоньку начал присоединяться к тренировкам. Медленно, аккуратно, без каких‑то больших нагрузок – и так восстановился.

Сергей Тетюхин справа / Фото: Юрий Боград (архив)

«Подсознательный страх внутри»

— Вы рассказывали, что, когда впервые после того случая сели за руль, у вас тряслись ноги. Сколько вы не решались водить машину?

— Через год примерно я сел за руль. Не то что страх был, а организм как‑то реагировал. Какой‑то дополнительный адреналин. Но это всего один раз было. Потом всё пошло нормально.

— Спустя 2 года, в Аргентине, вы вместе со сборной России чуть не разбились на самолёте, попав в грозовое облако. Летать после такого не боялись?

— Именно этот случай ничего сильно не изменил. Дело в том, что и до него я как‑то не очень любил летать. Одну историю расскажу. В соседней комнате в общежитии со мной жил один парень. Он приехал из Ангарска Иркутской области, и мы вместе тренировались. Наступил отпуск, и через полтора месяца мы должны были ехать на сборы. И вот он летел на сборы на Ту-154, и самолёт разбился под Иркутском. Кажется, это было в 1993 году. Вот после этого у меня такой подсознательный внутри какой‑то страх был.

Не могу сказать, что я прямо боюсь летать, но такие ситуации уверенности не добавляют. В Аргентине тогда колбасило, мягко говоря, очень прилично. С полок сыпались все вещи, все за ручки держались. С нами журналист летел, покойный уже, Лев Россошик. Вот у него вообще не было никакой реакции: газету держит перед собой, она вся трясётся, а он спокойно сидит, читает.

Фото: Вадим Заблоцкий
Сергей Тетюхин: Работать только ради денег не хочу

— Что было в первые секунды после приземления?

Геннадий Яковлевич (тогда – главный тренер сборной России по волейболу – прим. авт.) выскочил и побежал сразу к пилоту. Тот сидит бледный за штурвалом и только повторяет: «Катастрофа! Катастрофа!» Летели всего 50 минут из Буэнос-Айреса в Кордобу. Только взлетели – попали в грозовое облако, молнии шарашили. А потом залетели в песчаную бурю. И получается так, что нас потрясло сначала, а потом в окно смотришь и видишь только песок, как будто им сильно посыпают самолёт. Вылетаем из него, но чтобы нам сесть, нужно было снова залететь туда же.

Как раз был чемпионат мира, и мы там еле-еле вышли из группы. Восемь результатов должны были совпасть, чтобы мы проскочили дальше. И тут этот перелёт. У всех после него оковы слетели, все раскрепостились и начали играть в волейбол. А до этого просто мучились и не знали, что делать. Дошли до финала, но там, правда, 1 очко проиграли бразильцам в равной борьбе.

Фото: Юрий Боград (архив)

«Уверенность, что где‑то зацепимся»

— Вы несколько раз уходили из «Белогорья» и возвращались. Часто в другие клубы переходят из‑за денег. У вас так было?

— Не секрет, что финансовая составляющая была одной из важных. Но это не приоритет. Всегда это говорил и буду говорить. Про себя лично. Никогда у меня это не было на первом месте. Я перешёл в Казань, подписал с ними контракт, уехал в сборную. Там получил травму колена. Позвонил в Казань, говорю: «Давайте так сделаем. Я готов полностью разорвать контракт, мне вообще ничего не надо, потому что неизвестно, когда смогу вам помочь». Они ответили: «Делай операцию, мы будем ждать, пока ты восстановишься». И пока я восстанавливался, пообещал, что ни копейки не возьму, пока полностью не решу поставленные задачи перед командой. И пока мы не выиграли чемпионат России, никаких денег я не брал. Для меня было задачей поиграть с моими друзьями. Понятно, что деньги здесь имеют место быть, и это нормально для спортсмена в общем‑то. Но люди, которые ставят это в приоритет, думаю, совершают большую ошибку.

— Давайте вспомним, наверное, ваш самый важный матч – финал Олимпиады-2012 в Лондоне. Выходя на подачу при счёте 0:2 и проигрывая в третьей партии, вы верили в победу?

— Верил и не устану повторять это. Иногда бывает так: ты выходишь играть с сильным соперником, он тебя нахлобучивает, и ты подсознательно понимаешь, что здесь не выиграешь, как ни старайся. Не надо, в общем, себя обманывать. Да, сопротивляешься, пытаешься переломить, но всё равно есть такое, что команда не готова побеждать.

Здесь такого не было. Хоть мы и проигрывали, у меня была уверенность, что вот мы где‑то сейчас зацепимся, какой‑то момент должен быть, что‑то должно перещёлкнуть. И как раз в третьей партии это случилось. Но я не ставлю себя выше всех, что я вот вышел и решил судьбу… Ничего подобного. Это была одна из мельчайших крупиц, какой‑то шаг к победе. Макс Михайлов, Дима Мусэрский, все ребята не ошибались. У каждого был момент, что если он ошибётся, то всё – мы закончим и проиграем. Но все продержались, Саша Волков в конце третьей партии поставил блок. Всё по крупицам. Но внутри ни у одного я не видел в глазах сомнений, что мы сможем. 0:2 – и в третьей партии мы горели. Наверное, в 9 случаях из 10 это проигрывается.

— Пересматриваете этот матч?

— Один раз смотрел полностью. Через два года после Олимпиады. Мои друзья сделали сюрприз – пригласили в ресторан и на большом экране включили этот матч.

— Какие у вас были эмоции?

— Совсем по‑другому смотрелось. Вообще со стороны другие впечатления, ощущения. Очень важный момент такой был психологический. После выигранной третьей партии во время игры мне казалось, что мы этих бразильцев раскатали в четвёртой легко, в одну кассу. А когда я смотрел на экране, мне так не показалось: мы в 2–3 очка, еле-еле выигрывали. На площадке у меня было полное ощущение, что мы сильнее их. В общем, если бы я не знал результат и судил по просмотру видео, то не поставил бы на нашу команду.