«На 70 процентов африканец». Как житель Руанды оказался в белгородской Борисовке

«В то время приезд африканца в селе стал событием: на улице местные бабушки провожали меня взглядом, пока я не исчезал из поля зрения, – улыбается Ноэль. – Но к такому вниманию привык: если для России я чёрный, то для Африки – белый: мне всегда приходилось доказывать, что я такой же, как все. И в этом мне отлично помогал футбол, без которого жизнь не представляю».

Как приехавший из Африки подросток с образованием шесть классов смог окончить школу с серебряной медалью, чем Ноэль занимается сейчас и что вспоминает о стране, где прошло его детство, рассказывает «Белгородская правда».

Утро в хижине

«Мамины родители были шокированы её выбором: муж – африканец, да ещё из бедной страны Африки – Руанды. Познакомились на первом курсе в инженерном институте в Харькове. Отец (его имя – Жан) учился на архитектора, маме там не понравилось, и она ушла в техникум учиться на диетолога, но они продолжали встречаться. Объединило моё рождение: в последний год обучения отца все жили вместе.

Он из обычной деревенской семьи, где росли 12 детей, однако СССР, помогая Руанде в построении социализма, обучал способную молодёжь в советских вузах. Эти специалисты ценились: к врачу, инженеру, получившему образование в России, было безоговорочное доверие и уважение.

Родители Ноэля с первенцем / Фото: из личного архива Ноэля

Родители пытались отговорить маму от переезда в Руанду: мол, страна третьего мира, языка не знаешь, маленький ребёнок, будет трудно, пусть сначала устроится Жан, но она поступила по‑своему. Рассказывала, как ночью со мной, трёхлетним, прилетели в столицу Руанды – Кигали. Утром, когда проснулась в арендованном доме, была шокирована увиденным: он скорее походил на хижину. Вышла на улицу, а там большая часть людей – босоногие. И это столица.

Но мама не растерялась и не упала духом: начала изучать французский, чтобы общаться с местными. Ещё поняла, что зарплаты отца на государственной службе будет катастрофически не хватать и нужно что‑то делать. Мама решила: раз она по образованию диетолог плюс хороший повар, нужно открыть ресторан украинской кухни.

Конкурентов в стране у неё не было, поэтому бизнес пошёл в гору: многие хотели попробовать необычную для них пищу. Мама – шеф-повар, на кухне два помощника, которых она обучила, мангальщик, в меню имелись и местные блюда.

Вскоре из хижины мы переехали в другой дом: на втором этаже бар, ресторан, на первом жила семья – гостиная, комната для детей и родителей, помещение для прислуги: средний класс мог её позволить, это считалось нормой».

Упор на математику

«С няней я разговаривал по‑руандийски, с мамой – по‑русски, в школе с первого класса преподавали французский. К изучению иностранного языка относились очень серьёзно.

Дело в том, что в Руанде шестилетнее начальное образование, далее четыре года – обучение в колледже и четыре года – в университете. И если в школе ты учишься на своём родном языке, то лекции, учебники, контрольные, экзамены в колледже – только на французском, поэтому в 12 лет я его знал достаточно хорошо. А иначе никак.

Учился в школе в военном городке, куда по знакомству устроил отец. Она славилась сильными учителями, упором на математику.

В пятом классе помогал решать задачи знакомым семиклассникам, которые занимались в школах с французской и бельгийской системами образования. Это очень помогло: из‑за войны я пропустил два года учёбы, образование – шесть классов, но когда в России открыл учебник алгебры за десятый класс, увидел, что справлюсь со всеми задачами: мы их проходили в шестом.

С утра в школе – гимн, подъём флага на общей линейке, затем занятия до 12 часов. Потом двухчасовой перерыв: на обед расходились по домам, столовой не было, и опять обучение до 16:30. Каждый учебный год в классе появлялся новый учитель, который вёл все предметы.

Я очень любил футбол (для многих африканцев – главный вид спорта, далее идут волейбол и баскетбол).

Не останавливало, что порой в команде у меня единственного была обувь, а мяч нередко мастерили из пакетов, и ничего страшного, если он не прыгает и не скачет.

Я хотел связать своё будущее с футболом, мы много спорили по этому поводу с отцом. Учёба давалась мне легко, он настаивал на серьёзном образовании, утверждая, что я не смогу всю жизнь играть, и я согласился. Сдал экзамены, сходные с ЕГЭ, и по их результатам стал учиться в одном из сильнейших колледжей страны.

Через полгода моя учёба в Руанде закончилась навсегда».

Ноэль и Эдмон в Харькове / Фото: из личного архива Ноэля

Воевали дети

«Когда мне было девять, началась война. Мы гостили у бабушки в Харькове, на руках обратные билеты, а тут в новостях сообщают, что в Руанде неспокойно. Мамины родители предлагали ей вернуться одной, но папа успокоил: волнения только на границе, скоро всё закончится.

Самые многочисленные народы в Руанде – тутси и хуту. В 1959 году революция свергла королевскую чету, и тутси массово бежали в другие страны. В 90-е силы, противостоящие демократическому правительству, заговорили о том, чтобы вернуть им власть, снабдили оружием. Президент Хабиариман предлагал тутси мирно поселиться в Руанде и закрыть конфликт, ведь это же и их родина. Тем более было много смешанных семей. Например, мой дедушка относился к народу хуту, а бабушка – к тутси.

Мужская линия определяла, какую народность укажут в удостоверении личности, следовательно, и отец, и я – хуту.

Фото: Наталья Малыхина
Лечить душу и тело. Как студент из Ганы учится музыке под руководством Тимура Халиуллина

Сначала нам, детям, было интересно: вертолёты, БТР, военные джипы, потом небольшие конфликты, как ни старались учителя, начались в школе. Впервые стало страшно, когда с фронта привезли пленных повстанцев, и среди них я увидел 12-летнего сверстника. Со стороны хуту воевали взрослые наёмники, а у тутси даже дети, отчего было не по себе.

Президент тем временем вёл переговоры, все думали, что конфликт скоро закончится, но в 1994 году самолёт с президентом на подлёте к столице сбили ракетами. Не прошло и трёх часов, как наступила первая из череды кровавых ночей: солдаты, поддерживающие хуту, автоматом вскрывали замки в дверях и расстреливали тутси.

Данные о погибших разные, но чаще всего повторяется цифра около миллиона человек за 100 дней, убивали не только огнестрельным оружием, но и ножами – мачете. Не щадили никого: ни детей, ни стариков, ни беременных. Искавших спасения в школах и церквях забрасывали гранатами и сжигали заживо.

Объявили комендантский час, на каждой улице – баррикады, автоматные выстрелы и крики людей.

Французов и бельгийцев эвакуировали в первые дни, наше консульство молчало. Когда повстанцы взяли в кольцо столицу, отец договорился с военными, они вывезли нас с мамой в город, где не было конфликта».

Ноэль с друзьми в России / Фото: из личного архива Ноэля

Маму не узнал

«В это время с нами связался дядя – католический священник, который предложил мне погостить у него. Мама согласилась, но пока я находился у дяди, война добралась до города, где она жила с братом, и они незамедлительно уехали на север, мы же перебрались на юг страны. Волна массовых убийств распространилась на провинцию. Вскоре опасно стало и там, поэтому мама с братом эмигрировали на север Конго, а мы с дядей и его духовной семинарией отправились на юг Конго, нас приютил приход на границе.

Все делали вид, что я семинарист, иначе меня не приняли бы. Жили в лагере для беженцев, спали на полу штабелями, охраны никакой, ночью страшно. Семинаристы, а им было 18–19 лет, поддерживали меня как самого младшего.

Но местный епископ устроил собеседование, справедливо не поверив, что я учусь в семинарии. Хорошо, что к тому времени прочитал библию, много разговаривал с дядей-священником. Епископ остался доволен.

Фото: Павел Колядин
Доктор Нуньес из Весёлой Лопани. Как в белгородском селе появился педиатр из Мексики

На несколько месяцев связь с мамой потерялась, дошёл слух, что русских эвакуировали, я радовался, что мои родные в безопасности. Но выяснилось, что мама отказалась уезжать без меня, постоянно давала объявления по радио с моей ориентировкой, обращалась за помощью в Красный Крест. Как‑то вечером в лагерь за мной приехала военная машина с миротворцами.

«Собирайся, – сказал дядя. – Тебя отвезут к маме».

Переночевал на военной базе, утром меня посадили на самолёт, летящий на север Конго. Но по времени отправили раньше, и меня никто не встретил. Чужая страна, незнакомый язык, но я сориентировался, вышел с аэродрома на улицу и стал прислушиваться, не прозвучит ли руандийская речь.

Долго ждать не пришлось: беженцы подсказали, как добраться до лагеря, где солдаты получили по рации мою ориентировку от тех, кто напрасно встречал меня в аэропорту.

Маму я не узнал и прошёл мимо: за время нашей разлуки она сбросила килограммов 20. Мы решили рискнуть и вернуться к отцу в Кигали, связи с ним не было, только рассказы знакомых. Нашли. Отец, кстати, тоже похудел, килограммов на 30 точно, он долгое время ничего про нас не знал.

Повстанцы взяли власть. Наш дом заняли военные, работы не было, учебные заведения закрыты. Консул предложил уехать, мама решила подождать, ведь отцу запретили покидать территорию: во время геноцида многих представителей интеллигенции расстреляли, страну восстанавливать некому. Но когда пришла информация, что конфликт в стране опять разгорится, она решилась на отъезд.

Это было очень болезненно, ведь моё детство прошло в Руанде и я строил свои планы на жизнь».

Думать по‑русски

«Мы приехали в Харьков в постсоветское время – народ уже не казался таким дружным, появилась разница в благосостоянии. В квартире, кроме бабушки, жил мамин брат с семьёй, а в Октябрьской Готне имелся домик, который покупали как дачу. Там мы и стали жить.

Правда, испытали настоящий шок: надеялись на элементарные удобства, а тут сельские просторы и туалет на улице. Но главное – здесь не пахло войной.

Приехали в августе, через месяц уже школа. 1 сентября ребята присматривались, потом подошёл одноклассник и спросил, могу ли я играть в футбол? После уроков мы уже гоняли мяч.

Пришёл в девятый класс, до этого учился шесть лет, два года забрала война. Знаний хватало, только русский я раньше не изучал, но выкрутился за счёт изложений и сочинений: когда несколько языков знаешь, с ними проще. Самое сложное – начать думать на русском, на математике до последнего считал по‑руандийски, потом перестроился.

Школу окончил с серебряной медалью только потому, что в девятом классе у меня было четыре четвёрки. В аттестате все пятёрки, даже по русскому.

Ноэль с сыном Давидом / Фото: Вадим Заблоцкий

По профессии я инженер-строитель, хотя мечтал, как отец, стать архитектором.

Мама настояла, чтобы я поступил в Московский инженерно-строительный институт – это же престижно, говорила она. Математику сдал на тройку, черновик забрал, дома перерешал – всё верно. Мама подала на апелляцию, нам сказали: ответы правильные, но ход решений раскрыт не полностью, всё списано.

Как я, приехавший из деревни, без гражданства и вида на жительство, мог что‑то списать? Мне прозрачно намекнули, что в моём статусе и кроются причины.

Учился платно, деньги высылал отец. Институтский спортзал закрыли на ремонт – тренировался на другом конце Москвы, дорога туда-обратно занимала три часа, но без футбола себя не представлял.

Через полгода институт бросил: и играть, и учиться не получалось. На следующий год поступил в белгородский «технолог», здесь удалось всё совместить».

Ноэль с сыном Рафаэлем / Фото: Вадим Заблоцкий

Виноват выпускной

«После защиты диплома меня распределили в колхоз имени Фрунзе в Бессоновке. Когда сообщил отцу, что мне, как молодому специалисту, выплатили подъёмные, дали жильё, он сказал:

«Как в Советском Союзе».

Там я проработал два года, с обязанностями справлялся, но не устраивало то, что не развивался в профессии . В 2006 году с семьёй переехал в Белгород и перешёл в фирму, куда настойчиво звал однокурсник. Тогда родился второй сын.

С женой Оксаной мы познакомились на дискотеке в Октябрьской Готне. Увидел её на выпускном – с красивой причёской, в праздничном платье, и это решило всё: мы стали встречаться, поженились.

Договорились, что имена сыновьям подбираю я, дочкам – Оксана. После третьего мальчика договор аннулировали. У нас четыре сына: старший, Давид, учится в индустриальном колледже, младший, Аким, – детсадовец.

Фирма однокурсника вскоре переехала в Курск, а я устроился на другую работу. Мы снимали жильё, и когда в 2010 году пришло время определяться со школой старшему сыну, решили вернуться в Борисовку, ведь стареют родители, им нужна поддержка.

Живём в своём доме, который я строил. Многие интересуются фундаментом, потому что обычно выкапывают траншею, заливают монолит и всё. Это перерасход бетона. Наш же дом стоит на 19 столбах – такое решение увидел в одной книжке, сделал расчёты и воплотил его.

Сейчас я проектировщик одной из московских организаций (дистанционно).

И всегда рядом футбол. Борисовская команда неоднократно выигрывала районные спартакиады, я работал тренером в спортивной школе, веду футбольную секцию в Борисовской школе № 2».

Семья Хабиямбере / Фото: Вадим Заблоцкий