Майская Дача: хутор, которого нет

Цветут и пахнут

Что это за абракадабра такая, разъясняет уроженец хутора Игорь Бурданов:

«Приехало как‑то начальство – надо, сказали, создавать колхоз. Как же назвать? А была весна, всё цвело, они и говорят – прямо как на даче тут у вас. Так колхоз «Майская Дача» появился, и повелось у жителей себя называть дачниками. А вообще‑то этот хутор – Александровский».

Было это в 1932-м. Количество жителей с тех пор сильно сократилось, а вот деревьев меньше не стало, всё так же цветут и пахнут. Столько вишен, яблонь, абрикосов и слив встретишь, пожалуй, разве что в каком‑нибудь питомнике да здесь. Сотни ароматных кустов, с которых без устали сдувают пылинки трудоголики-пчёлы, растут у заброшенных домов. Ещё сотни, сливаясь в одну бело-зелёную реку, разместились меж улиц и делят их на верхнюю и две нижние. Чего-чего, а компота и варенья в погребах у «дачников» хоть отбавляй.

«Я ещё вон там, на пригорке, посадил недавно саженцев», – показывает через дорогу старожил Фёдор Васильевич Онищенко, опираясь на палочку.

Дедуле почти 92. Живёт один. Как и все местные, работяга.

«Сейчас у меня мало хозяйства. 34 курицы и петух. Вот мне дадут за пай зерна, шесть центнеров, я их кормлю. За зиму четыре съели. Крапиву им рву, когда тепло, кашу варю, мучицы туда, соли. Ну, это ерунда».

«Сами‑то что, едите?» – спрашиваю.

Двери магазина, который стоит прямо напротив дедушкиного дома, давно заколочены.

«Едьбы хватает. Всё не поедаю. Дети привозят. И раз в неделю, в среду, машина приезжает, завоз».

Бизнесмен на пенсии

Чуть погодя становится ясно, что куры – это далеко не всё достояние Фёдора Васильевича. За домом – пасека, есть печка, где почти в промышленном масштабе сушатся яблоки и чернослив. И так, по мелочи, полтора десятка кошек.

— Я слышала, вы сушку продаёте.

— Да! Бери! – не теряется бойкий старичок.

Дед Фёдор, прямо как дядя Фёдор из «Простоквашино», устроил бизнес на селе. Только вместо молока сбывает сушку. Приезжает к нему предприниматель и выкупает яблочную продукцию. Для городских компот из сухофруктов, настоящих, деревенских, вкусных, –деликатес.

«Сейчас у меня пять центнеров осталось. В этом году, наверное, не буду много сушить. Лучше сливу побольше, – рассуждает бизнесмен на пенсии. – Я вот с этих двух деревьев прошлым летом шесть вёдер собрал, крупные, три сливы – жменя».

Раньше ещё держал кроликов – до 50 штук разом. И пасека была побольше, всё сетует Фёдор Васильевич. В лучшие времена он качал по тонне мёда за сезон.

«Сейчас жизнь лёгкая, хорошая, но здоровье плохое».

Честно сказать, скрупулёзностью и предприимчивостью Фёдор Онищенко на среднестатистического русского, что вечно надеется на авось, совсем не похож. И местных это, как бы это сказать, слегка раздражает. Но старика «не пересами́шь» (не переделаешь – прим. авт.):

«На Первомай приехали дети, внуки. Раз, два… человек шесть. Все вышли на огород, туда-сюда – и засадили картошку, и дождик пошёл. Так я такой радый. А то б я томился».

Дом со всеми неудобствами

Пока я пересчитываю семейство кошачьих и стараюсь не спугнуть вальяжного петуха, а за ним и весь его пёстрый отряд, из другой калитки выглядывает бабуля в платочке.

— Хочу про ваш хутор написать, – объясняю фотокамеру в руках.

— Ой, детка, не снимай меня, старая уже для интернетов.

Получив разрешение на съёмку двора, щёлкаю подпорки, которые держат покосившуюся стену старенького, но милого дома, заглядываю в открытую дверь: глава семейства, Егор Николаевич, по‑мужски немногословен. Кивает «здрасьте» и дальше везёт свою тачку на задворки. Зато его супруга, Зинаида Ивановна, любопытная и разговорчивая, как все женщины, охотно выдаёт итоги собственной переписи населения:

«Мостовые живые пока, Овчинниковы – два человека, Федька Персюк (так местные называют Фёдора Васильевича – прим. авт.) и Татьяна там, подальше. И мы, Козловы».

Дома старожилов разбросаны по разным сторонам Дачи. К каждому, даже самому дальнему, ведёт асфальтовая дорога. Проложили асфальт пять лет назад, к радости хуторян и к удивлению навещающих их родственников, которые десятилетиями добирались сюда по грунтовке.

Воду здесь берут из колодцев. Мобильной связи нет. Газа тоже. Топят дровами. Ровненькие фотогеничные поленницы стоят у каждого двора. Вон там местный кот будто прирос к лавочке: лежит на животе, спрятавшись под козырьком от солнца, и не намерен что‑то менять. Над крыльцом кружит ласточка, после возращения с юга домой вся в заботах.

Колорит такой, что хочется бросить городскую жизнь и приехать сюда. Хотя бы на пару недель, как к бабушке на каникулы. Заметив мой интерес, хозяйка раззадоривается пуще прежнего.

«Мы‑то этот домик продали уже. В Шебекине у нас есть квартира. Но покупатель не против, чтоб мы ещё пожили. А мы уезжать не спешим. Вот так пять лет уже, – рассказывает Зинаида Ивановна. – Как зайду в хату, гляну – всё родное. Никуда не хочу!»

Я понимающе киваю. Зинаида Ивановна, совсем растрогавшись, сдаётся.

«Ну ладно, дочка, фотографируй меня!»

По законам природы

Домик Козловых стоит на улице Лесной. Хотя, они тут по сути все такие – хутор живёт прямо посреди леса, слева и справа – по речке, Короча и Корень. Раньше рядом с хутором было большое лесничество, с конторой, водонапорной башней, лесопилом, начальной школой. Теперь же на его месте – лес.

Игорь Бурданов родился здесь в 1957-м, уже много лет живёт на два города – Москву и Нарьян-Мар. Как уехал учиться, лет 25 здесь не показывался, а потом стал приезжать каждый год и собирать на родине многочисленных родственников.

«Первый раз приехал – обомлел. Кругом лес. Тут же вот был наш дом, тут – моя комната, там – огород. А вот, – протягивает руку вперёд, – черёмуха. Она под окном кухонным росла».

Дерево повалено, засохло, но успело дать побеги. От дома не осталось ровным счётом ничего. Фундамент и тот растащили. Единственные узнаваемые ещё очертания – у подвала. Вход в него торчит над землёй земляной горкой, но уже засыпан.

«Когда мне было лет девять, в хуторе жили 320 человек, это 63 двора. Папа мой работал директором в лесничестве, и я всё тут знаю. Я у него постоянно пропадал, интересно же было, – рассказывает Игорь Алексеевич. – За лесничеством стоял военный госпиталь. А вон в том доме жил мой друг, Толик Спесивцев».

Я бегу к домишке. По словам местных, лет пять назад тут ещё жила хозяйка, но природа быстро навела свои порядки: двор с многочисленными хозпостройками погрустнел и постарел. Двери нет, но в дом не войти – вход преградил завалившийся железный козырёк. От темноты, скрывающейся в подвале, становится немного зябко. Трава оккупировала сарай и замаскировала собачью будку. Если и наведываются родственники, то не сюда, а на могилку.

Ученья свет

Как раз 5 мая на Красную горку, на Даче было полно народу. Проведать живых и помянуть ушедших приезжают отовсюду. К здешнему кладбищу едем на машине. Оно маленькое, ухоженное, всё в тени зелёной листвы, как будто скромный семейный склеп, где все свои.

«Вот это директор школы с семьёй, Хомяков Павел Егорович, хороший был мужик. Все его очень уважали, – рассказывает Игорь Бурданов. – Ой, как вспомню, начальная школа‑то на Майской Даче была, а потом мы ходили в соседнее село, Стариково. 6 км в одну сторону. Вокруг лес. Летом ладно, а вот зимой… Повезло, если находили какую‑нибудь тряпку, тогда делали факел и шли под ним гуськом».

С начальным образованием тоже были «препинания». Один учитель параллельно вёл два класса. Дал задание первоклашкам, и вот пока выполняют, обратился к третьеклассникам, им объяснил. У второго педагога – 2-й и 4-й одновременно.

«Одна учительница была молоденькая, вот она попреподавала немного, приехал ухажёр и увёз, – смеётся Игорь Алексеевич. – И потом была у нас одна учительница на четыре класса. Перевели школу на две смены, и работала она сутками, пока не прислали заочницу».

Улица тщеславия

Тяга к знаниям была такой, что не замечали тяжести кирзовых сапог, не боялись встречи со зверем в лесу – кабанов и волков водилось прилично, да и косули любили эти места. А в 2000-х какой‑то депутат, по рассказу «дачников», взял угодья в аренду, понастроил вышек, кормушек, завёз оленей и хотел устроить бизнес. Но охотничье хозяйство не пошло: слишком загнул цены.

«Говорят, что‑то в районе 30 тысяч рублей за кабана просил, – рассказывает Бурданов. – Для людей, конечно, дорого! Теперь разбиты эти кормушки, а животные разбежались, но не пропали, напротив, расплодились».

Вот эта искусственно созданная популяция теперь манит сюда вольных охотников. Один такой встретился Игорю Алексеевичу, пока тот бродил по окрестностям в поисках воспоминаний, а я – следом за ним. Первое, что бросилось нам в глаза, – это его большая дорогая машина. Второе – вывески на заборах верхней улицы, где он и припарковал свой внедорожник. Улица именовалась в чью‑то честь. Мы стали рассуждать вслух – кто же тот герой, которого так чтут.

«Он перед вами» – с гордостью произнёс новый «хозяин» улицы.

Как доложила местная разведка, мужчина выкупает домики с участками на окраинах, прикармливает дичь и отстреливает. Так ли это, не знаем, не проверяли, но нашему нечаянному знакомству он точно не обрадовался.

Всему своё время

Мы же с моим собеседником, историй которого хватит на целые мемуары, прощаемся. Остаток дня я провожу наедине с немыми, но способными рассказать так много домиками Майской Дачи. Один всё ещё хвастает ажурным тюлем. Другой скрылся от посторонних глаз порослью травы и веток. В окне третьего показывается хозяйка – по всей видимости, Татьяна, о которой вспоминала Зинаида Ивановна.

А вот ещё один дом. Внешняя стена его разрушилась, и он показывает всё своё нутро. В углу – крошечная кухонька с плитой. В спальне на полу – разбитый брошенный телевизор, на окнах по‑прежнему висят занавески с узором. Пальто и авоська застыли ровно там, где в последний раз пригодились хозяевам.

Под ногами и шатко, и валко: дощатый пол ходит ходуном. Время здесь остановилось вместе с часами на стене и старой ёлочной игрушкой, которая помнит наступающий год эдак в 1965-м.

А рядом с этим забытьём – жизнь. Неутомимые хуторяне хлопочут по хозяйству, ждут родных в гости, строят планы – «правнука бы в армию проводить», «до ста дожить надо». От этого на душе легко и спокойно. И нет этого жуткого ощущения заброшенности, скорого конца. Всё идёт своим чередом. И всему своё время.