Мы неохотно вспоминаем те дни. Август 1991-го – отметка на российской ленте событий, которую по всеобщему негласному уговору не принято особо обсуждать. Так обычный мужик, перебравший хмельного и крепко набуянивший на свадьбе у соседа, наутро болеет, угрюмо молчит и стыдится посмотреть в глаза домочадцам.
Мне кажется, делить очевидцев августа 1991-го нужно не на коммунистов или демократов, сторонников ГКЧП или Ельцина, приверженцев СССР или новой России. События 25-летней давности разбили огромный народ на две потрясающе неравные части – тех, кто действовал, и тех, кто молчал.
Судьбу великой, ещё вчера несокрушимой страны, решавшей судьбы половины мира, в три дня определило не безволие ГКЧП. Не залихватская решимость молодой демократической поросли, поверившей (боже, в который уже раз!), что стоит только разрушить старое – и будет всем нам счастье. И не многоходовые комбинации Запада, с тихим изумлением наблюдавшего за агонией самого грозного своего конкурента. Всего этого было бы недостаточно.
Больше всего сделали в августе 1991 года те, кто не делал ничего. Они… впрочем, какие «они» – это мы, большинство. С весёлым интересом ловили в телевизоре будоражащие новости из далёкой Москвы. Судачили в курилках, обсуждая пропажу Горбачёва, дрожащие руки Янаева и травя мгновенно появившиеся анекдоты про путчистов. В пух и прах разносили Ельцина на домашних кухонных диспутах. И всё это с неуловимым налётом несерьёзности, ощущением театральности происходящего: сегодня в неспокойной Москве пошумят, завтра угомонятся, и потечёт обычная жизнь.
Огромная страна замерла в каком‑то летаргическом оцепенении как раз в те дни, когда колесо её истории колебалось на развилке. В дверь уже стучались Беловежские соглашения и судорожная ломка экономики. Отложившаяся Чечня и развал колхозов. Торопливое бегство наших войск из Европы и дикая приватизация. Впереди были годы, которые большинство из нас вспоминает сегодня как дурной сон.
Тогда, в 91-м, ещё не сбывшееся будущее наверняка можно было изменить. Многие догадывались о том, что произойдёт, но оставались бессловесными зрителями. В итоге самое жестокое военное поражение не могло принести нам большего ущерба, чем принесли собственная апатия и равнодушие. Мы все хотели переждать, отсидеться – не отсиделись. И до сих пор до конца не расхлебаем кашу, заваренную тогда с нашего молчаливого согласия.
Август 91-го – слишком дорогой урок, чтобы о нём забыть. Как бы нам этого ни хотелось.