Памяти Александра Филатова, выдающегося белгородского поэта, писателя и публициста, посвящаем
Выпал лист, как выпадает снег
В ночь на двадцать пятое.
И вышел
Утром одинокий человек
Починить соломенную крышу.
Вышел, а вернуться не успел...
Говорили всякое в народе:
То журавль колодезный скрипел.
То журавль кормился в огороде.
То исчез за тучами навек...
Всякое в народе повторяли –
Выпал лист.
И вышел человек и его из виду потеряли.
Иносказательные строки Александра Филатова скрывали магическое число – время его собственного ухода. Причём стихотворение-пророчество (1979) – не случайность: предощущение смерти существует в ряде произведений поэта. Вот и «К портрету А. Ф.» (разговор автора с самим собой) звучит это же число: «Ты двадцать пятого родился. Я – двадцать пятого умру». Так и случится: появившись на свет 25 марта 1943-го, он уйдёт из жизни в ночь на 25 октября 1988-го (сердце Александра Константиновича остановится). Предчувствовал Филатов не только свою будущность, но и близких, предчувствовал и катастрофу, в которой, точно распутинская Матёра, погибнет его родная Топлинка.
Звучащие тексты
Произнесите медленно и негромко – Топлинка. Что за ассоциации у вас возникают? Впервые услышав «Топлинка», вдова поэта Зинаида Филатова подумала о топлёном молоке, о чём-то «нежном и парном», тёплом и вкусном. О чём-то сказочном: молочные реки, кисельные берега. Другие связывают Топлинку с разрушительной стихией потопа. И свой потоп она пережила. Лишь один ковчег, оказавшись в его стихии, не пошёл ко дну.
Начало 1970-х. Топлинцев поставили перед фактом: «Всех вас будут переселять». Причина: эта территория станет зоной затопления в результате строительства Белгородского водохранилища. Молодёжь ринулась уезжать. Другие мыслили так: зачем дом ремонтировать или строить? Всё равно выселят. Создавать рукотворное море начнут только через десять лет, а мысль о том, что село перестанет существовать, уже проникла в подкорку…
Фото Катерины Шароновой
Из Белгорода в Топлинку мы отправились немногим после полудня. И, миновав 15 км, будто совершили необычный переход через лесной коридор – из нашего времени-пространства в странноприимную зону без Филатова. Ветер шумит в тополях-великанах, встречают они нас. Те самые, что посадил поэт со своим братом Виктором. Когда-то это были своего рода маяки, помогали путникам не заблудиться. А сегодня они как маяки памяти: («И всё же ездил я немало.// Чем чаще ездил, тем сильней. //Я ощущал своё начало // Средь наших старых тополей»).
Открывается нам место удивительное. Справа – лиственный лес, слева – сосновые боры. А между ними – лента Северского Донца и территория, где когда-то дышало село. Дорогу преграждает отара овец, разносится лай собак, и мы замечаем маленькую женскую фигурку. Навстречу движется старейшина села, когда-то оказавшаяся на борту ковчега Валентина Ковалёва – наш сталкер. Из домов остался только её, да Филатова, в нём поэт жил с семьёй четыре счастливых года, последних топлинских.
И вот мы здесь, на руинах памяти. Стылый дом с вырванным сердцем смотрит мутными глазницами окон. Кроме призраков воспоминаний да случайных бродяг, никто здесь не обитает. Прекрасный сад с милыми красавицами берёзками, с плодоносящими яблонями и лещиной, с благоухающими кустами сирени, черёмухи, с ароматными зарослями малины ушёл в прошлое. В настоящем – бурьян-трава да сухое древо, всё жухлое, мёртвое. И фантомные боли терпят те, кто знал его прежним. Во дворе дома – груды битых шлакоблоков и расколотых кирпичей. Балансирует на них герой нашего выпуска – белгородский архитектор и краевед, продолжатель дела легендарного Александра Крупенкова Павел Альбощий. Ощущает шаткость мира, лишённого опор. И читает «На снос Топлинки» Александра Филатова.
Видео Вадима Заблоцкого
«Ночью, накануне нашей встречи, я переписывал стихотворение от руки и читал много раз построчно. После – полностью. Погружался. Параллельно изучал информацию о самом селе. Пытался представить себе Топлинку. И всё стремился понять чувства автора. Горечь, но сквозь неё проступает надежда, свет – вот к чему я пришёл. Эти строки Александр Константинович написал, уже будучи в городе (1983). Но так, будто и не покидал свою землю. Его пульсирующее сердце осталось там. И пусть всё разрушено – дом, сад. Но духовная связь с ними ещё сильна.
Я читал и переживал чувства, каких давно не испытывал, – боль и горение творца.
А в следующий момент его выход из этого огня - он возносится над всем и парит. Филатов обращён к вечности - через образы сна, космоса, полёта возводит он мост из мира земного к горнему. К граду небесному, куда стремится душа человеческая. Как раз храм своей души и надо созидать, не привязываясь лишь к мирскому. Перед нами – идея христианского преодоления через смирение, принятие неотвратимости разрушения земного бренного мира как Божией воли», – рассуждает Павел.
Топлинский колокол ухода: сны о потерянном
С недавних пор в фокус внимания Павла Альбощего попала и история Топлинки. Привлекла его военная история места. 1943-й. Битва за Северский Донец, за переправы и береговые плацдармы – как раз в районе Топлинки. Говорят, погибло 20 тысяч человек. Их тела захоронили в братской могиле. Скромный обелиск напоминал – здесь покоится прах павших за свою землю воинов. В начала 1970-х их останки перезахоронили в братской могиле возле Топлинской школы, установили памятник.
Фото предоставлено Юрием Догаевым
«Примерно десятилетие спустя, когда большинство из топлинцев уже покинуло своё село, эту братскую могилу разобрали в третий раз. И всё перенесли в Никольское, разместили при въезде. Как и многие, я думала, что Топлинка окажется под водой и эта земля перестанет существовать. И тогда я взяла горсть земли и хранила – «Вот горстка земли: перегной и зола //Всеплодность добра и бесплодие зла» (строки Филатова). И когда здесь, в первой гимназии Белгорода, мы открывали музей, я написала материал о тех событиях для детских экскурсий и среди экспонатов поместила мешочек с этой исторической землёй. Мы с Филатовым и Крупенковым решили разыскать родственников этих воинов. И действительно кого-то нам удалось найти», – комментирует Зинаида Филатова.
Любопытно, что именно с этим памятником связано начало пути Александра Крупенкова как краеведа. Из его материала «Товарищу по светлым дням в незабвенной Топлинке»: «...Под впечатлением Александра Константиновича Филатова, который никогда не считал себя краеведом, но на деле им, безусловно, был, я и сам увлёкся краеведческой и поисковой работой и занимаюсь ею уже более трёх десятилетий. А началось это так. Мне, молодому учителю сельской школы, было поручено с детьми ухаживать за братской могилой погибших воинов, расположенной в центре села рядом со школой...»
Но в первую очередь Альбощий заинтересовался одним из древнейших храмов белгородского уезда - Анно-Зачатьевской церковью. По местным преданиям, в 1786-м её построил помещик Иван Алексеевич Выродов.
«Любопытно посвящение храма – в честь зачатия святой праведной Анной Пресвятой Девы Марии. До революции довольно редкое (известно ещё об Анно-Зачатьевской церкви белгородского Рождество-Богородицкого женского монастыря, разрушенной в 1930–е). Сегодня подобных в нашей области нет, мне лично о них ничего неизвестно», – говорит краевед.
Топлинский храм был величественным. По воспоминаниям старожилов, когда звонили его колокола, их музыку слышали даже в Белгороде. При нём работала и церковно-приходская школа. В ней занимался и Александр Константинович. Учил его Абрам Кононович Рудаков («первый учитель, промелькнувший как молния на небосклоне малолетства»), рассказывает Зинаида Владимировна.
В послевоенные годы детей рождалось больше, и количество учеников увеличивалось. К началу 1950-х возник насущный вопрос о новой школе. Школьный фундамент возвели из кирпичей церкви. Валентина Ковалёва слышала, как её уничтожали. Традиционным для тех времён способом: по периметру строения сделали подкопы, туда заложили брёвна и подожгли их. Храм просел и обрушился. И его разобрали. Говорит краевед Павел Альбощий:
«Новая школа – лишь удобный предлог в оправдании большого процесса подмены ценностей. Также и на Старом городе в 1956-м взорвали Рождество-Богородицкую церковь, а из её кирпичей восстановили рядом школу. Именно в 1950-е в историческом центре Белгорода окончательно сносят всё, что осталось от мужского и женского монастырей, Знаменской церкви, Архиерейского дома. Древнейшие Успенский и Смоленский соборы используют не по назначению. Ещё добавляли: мол, всё равно повреждены войной».
Давайте развеем этот миф: да, в военное время Анно-Зачатьевская церковь, конечно, пострадала. Но на фото видно, что сильно пробиты только купол и колокольня, в целом храм выстоял. Уникальный памятник южно-русской культовой архитектуры требовал сохранения и реставрации, считает Альбощий.
– Павел, с точки зрения христианской традиции, что означал подобный исход для жителей села?
– На протяжении нескольких веков Анно-Зачатьевская церковь была историческим, культурным и духовным центром Топлинки, самым ярким из её образов. Здесь люди крестились, причащались, учились грамоте, венчались, встречали праздники. Здесь же их провожали в последний путь, отпевали и хоронили на местном кладбище. Вокруг храма формировалась община. Нет его – умирает приход и община начинает медленно разлагаться. Освящённые кирпичи вроде бы остались, а вот дух эти места покидает. Это трагедия села и всех его жителей. Топлинцы пережили психологическую травму, даже те, кто этого не осознал. А кто рушил храм, по словам Валентины Ковалёвой, болели, иные и вовсе сходили с ума. Филатов, видимо, это хорошо понимал и предвидел последствия. Крайне важно: его крестили в Анно-Зачатьевской церкви. Здесь его корни, начало его духовной жизни. То есть у поэта была связь, личное отношение к происходящему с храмом. И из оставленных им записей следует, что он сильно это переживал.
Фото предоставлено сыном Александра Константиновича Филатова, Александром.
Предощущал ли тогда Александр Константинович, что и школу, которой он посвятит 17 лет жизни (учитель от Бога, он преподавал здесь русский язык и литературу с 1965-го) постигнет та же участь, что и храм? А что в забвение уйдёт его Топлинка?
Два выстрела в поэта
Первый выстрел - буквальный. В 16 лет Филатов получает огнестрельные ранения (причина инвалидности).
«Часто с друзьями Саша ходил в соседнюю Пристень к девушкам. Их дорога лежала через колхозный сад. Охранял его вечно пьяный сторож. И вот однажды он выстрелил – дробь попала в Филатова: одна пуля – в позвоночник, другая – в копчик, третья – в лёгкое», – делится вдова поэта.
С той нелепой трагической случайности для Александра Константиновича начинается новая жизнь. Второй выстрел – метафизический. Филатова вырывают из Топлинки.
Юрий Чубуков, редактор газеты «Знамя», где Александр Константинович публиковался, и друг семьи поэта, в день его похорон сказал:
Не стало Топлинки – не стало и Филатова
Насколько великой эта трагедия оказалась для него, словами не выразишь – только чувства обесценишь. Вся его боль – в стихах, именно в том прибежище, где он был предельно откровенным. Одни из них написаны как предвестие грядущего Апокалипсиса, другие – после него. В них возникает щемящий образ вечного сада, потерянного рая. Но в них звучит и мотив воскресения и обретения земли обетованной.
В прозе же, в её больших формах Александр Константинович просто не успел выразить то, что задумывал. А планировал так представить, что, дескать, плывёт он там, где когда-то было село. И вспоминает – здесь жила одна семья. И рассказывает их немудрёную, простую историю. А здесь – другая, а дальше – третья… Их всех он знал с детства. Где-то они теперь, вырванные из родной земли, прижились ли на чужой почве?
Зато в публицистике Филатов развернул свою войну. Тому предшествовало аналитическое письмо, которое Александр Константинович адресовал первому секретарю Белгородского обкома КПСС Алексею Пономарёву. В нём он писал фактически о смерти некогда полноводной реки, открывая одну из страшных правд горе-проекта Белгородского моря:
«Я вырос на Северском Донце, как пять своих пальцев знаю реку – от впадения в неё реки Разуменка до плотины. Ещё не так давно Донец питали сотни родников. Из криниц и колодцев люди брали воду. Рыба водилась. Наконец, сельские жители могли купаться и отдыхать на реке. Надо иметь мужество, чтобы простоять на берегу хотя бы полчаса сегодня. Зловоние валит с ног. Вот что такое сегодня Северский Донец, на котором строится водохранилище… Реально, углубленно картина куда страшнее. В реку постоянно сбрасываются десятки токсических веществ, в том числе соли тяжёлых металлов… Накопившийся за многие годы в русле Северского Донца ил – это медленно действующий яд. Прятать его под толщей воды – значит преднамеренно совершать преступление против природы. И в конечном счёте против человека… От реки бегут как от проказы. Проходя по мостикам… люди закрывают носы. Домашний скот к реке не подходит. Зато встречаются и нередко в воде погибшие дикие животные… Сегодня река – заросший кустами и деревьями большой сточный ручей. Что же будет, когда воды водохранилища зальют площадь три тысячи гектаров?»
Ответом поэту была тишина. Тогда Филатов оформил это письмо для газеты «Белгородская правда» и назвал материал «А нужен ли чибис?». Он стал поводом для Ростовской студии кинохроники снять документальный фильм «У нас всего много», в котором принял участие и наш герой.
История Филатова, рассказанная вещами
1982-й. Филатов с женой Зинаидой и сыном Сашей переезжает в Белгород, в квартиру на Шаландина, 13. А родители поэта оказались в Никольском. Для переселенцев здесь выделили улицу. Именно её назвали именем Александра Константиновича. А барельеф с его изображением разместили на одном из тамошних домов (ул. Филатова, 10). К слову, имя Филатова совсем скоро (19 декабря) официально получит и Никольская библиотека.
А в первой гимназии Белгорода – реконструкция кабинета Филатова. Здесь почти всё так, как было при жизни Александра Константиновича в Топлинке. Создала его Зинаида Владимировна, которая работает здесь педагогом дополнительного образования. И чтобы организовать и наполнить пространство, она перенесла сюда филатовские вещи. Вот диван, тот самый, на котором в ночь с 24 на 25 октября остановилось сердце поэта. Ему было 45.
Рядом с ним – радиоприёмник. Александр Константинович любил слушать голос радио «Свобода». И его проигрыватель виниловых пластинок. Их у Филатова было в изобилии. Много грампластинок. От Бетховена и Баха до Тома Джонса – музыку он любил.
Вот его письменный стол и печатная машинка. А Зинаида Владимировна задумывается и вспоминает, как она добыла для мужа первую из них:
«Я чувствовала, как необходима Филатову печатная машинка: напечатанные стихи видятся, слышатся по-другому. С ними работать легче. Но в то время машинки не продавали, только официальным организациям. А мне так хотелось порадовать мужа. И, однажды приехав в Белгород, в витрине облторга я увидела машинку. С сумками, полными продуктов, с купленным большим веником я зашла и сказала: «Мне нужен самый главный ваш человек». Наконец, встретившись с директором, я попросила печатную машинку.
И рассказала, что вот есть в Топлинке поэт, пишет замечательные стихи, и вы когда-нибудь обязательно услышите о нём. Объяснила, что у него травма. И так немного надо, чтобы доставить ему радость. Этот человек как-то проникся, пожалел меня, видимо.
Написал письмо и отправил меня на базу на Сумской. В результате я опоздала на автобус до Топлинки. Доехала до Маслова Пристани, а оттуда 7 км шла пешком до дома. Ноябрьский дождь со снегом, промозглый ветер, сумерки… – а я не чувствую тяжести, моё сердце бьётся от счастья. И когда Саша увидел машинку – у него было состояние ступора, когда нет слов, чтобы выразить переполнившие тебя чувства. Он ведь совершенно того не ожидал».
Разумеется, здесь шкаф с книгами – третья часть филатовской библиотеки. Поэт собирал её по крупицам. Задолго до того, ещё во времена, когда ничего нельзя было купить и книжные полки пустовали, задумывая, что он приобретёт. Позже, когда он стал членом Союза писателей России, Зинаида Владимировна ездила с его членским билетом в Москву и покупала литературу. Плутарх, Сенека, Максим Грек – рука невольно касается книжных корешков. Античная философия, право, святоотеческая литература, география, русская и зарубежная художественная проза и поэзия, книги поэтов-современников, подписанные авторами для него – здесь всё интересно. И на титуле каждой из них – личный экслибрис поэта.
Да, читал Филатов очень много. Это была его страсть. Скажем, за несколько дней до смерти он просил жену прочитать «Валерик» Лермонтова. Пушкин, Лермонтов, Тютчев – это было для него незыблемо. Или вот трагикомическое воспоминание Зинаиды Владимировны, связанное с чтением:
Поэт и друг Саши Николай Перовский привозил нам самиздат, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Листы давал на сутки. И мы садились на лодку, отплывали по Северскому Донцу подальше и читали. Филатов на вёслах – я читаю. И наоборот.
А ещё в этом филатовском пространстве есть имитация окна с шумящими за ним берёзами. Примерно такой пейзаж открывался и взору поэта, вдохновлял его. Есть здесь и миниатюра дома в Топлинке – маленький осколок, впивающийся в память и наводящий на мысли о том, что как было бы прекрасно, если бы в дом Филатова вновь вернулся его дух – возник бы его музей.
Фото Катерины Шароновой
Книжная полка: терновый венец Мастера
Поэт и редактор журнала «Добродетель» Наталья Дроздова – автор многочисленных публикаций об Александре Филатове. Филатов для неё – поэт совершенно особый. Поэт, с произведениями которого она живёт начиная с того времени, как, будучи студенткой-заочницей журфака, пришла работать в газету «Знамя».
«Шёл 1977-й, когда я попала в редакцию Юрия Чубукова (в то время главный редактор газеты, друг семьи Филатовых – прим. авт.). А вливаясь в этот мир, становишься связанным незримыми нитями с его героями. Здесь я открыла для себя личность Александра Константиновича.
Он публиковал в «Знамени» не только свои стихотворения, но и публицистические материалы, многие из них посвящал проблемам экологии.
Филатов и в публицистике оставался учителем – беседовал с читателями, объяснял, показывал сложности этого мира, заставляя размышлять над ними, быть сопричастными», – рассказывает Дроздова.
– Наталья Владимировна, ваше общение с Филатовым выходило за профессиональные рамки, вы дружили?
– Я, как и остальные начинающие журналисты, смотрела на него как на икону. Для меня он был явлением недосягаемым. Редко встречала Александра Константиновича в редакции, в основном его рукописи привозила жена, но когда появлялся, страшно было даже обратиться. Помню, впервые я столкнулась с Филатовым в приёмной редактора и застыла как вкопанная: горящие синие глаза, белый свитер и какой-то сияющий свет, исходящий от него. А он рассмеялся, увидев моё замешательство. Мы беседовали исключительно по рабочим вопросам, больше по телефону. Личного общения, к сожалению, не сложилось. По какой-то причине я уклонялась от него. Почему? Не могу сказать – это что-то иррациональное. Но, возможно, поэтому я без помех слышу и чувствую Филатова-поэта, ведь на меня не влияют знания о нём в реальной, обыденной жизни.
– В моём понимании каждый настоящий поэт обременён миссией, призван нести свой крест. Если он отречётся от него – потеряет дар, данный ему Богом.
– Помните строку Блока «Я пригвождён к трактирной стойке…»? Да, каждый из них пригвождён к своему кресту. И без Бога жить поэту очень трудно, подчас он не понимает, что происходит. А если он Его обретает – всё становится на свои места. Ведь кто дар даёт, тот им и распоряжается. У Филатова не было роптания, не было обиды. И есть у него стихотворение, с которым я живу: «На безлюдье не спеши, //Даже если сил немного,// Всё равно ищи дорогу //К тайникам чужой души. //Всё равно ищи певца, //Сам на голос откликайся //И уже не отрекайся //От тернового венца».
Видео Катерины Шароновой
– Поэты – духовная элита народа, человечества в целом. Они в разы более чутко, чем мы, чувствуют день сегодняшний и грядущий… Это двоемирие есть и в стихах Филатова – он словно оторвался от земного и, находясь на пограничье, прозревал ту, иную сторону.
– Думаю, вы не будете спорить с моим утверждением – по факту стихи мало кого интересуют. Многие считают их делом бесполезным. И так оно на самом деле и есть – практической пользы от стихов никакой. Но независимо от этого они выполняют свою миссию. Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской), сам талантливый поэт, писал: «Мир человека надо постоянно проветривать, иначе в нём можно задохнуться. В нём задыхаются люди. Доставлять чистый воздух дано в молитве. И молитва поручает поэзии быть её помощницей». Вот поэты и добывают нам горный воздух. И – как невидимые первопроходцы – расчищают незримый путь. И, вспоминая один из своих очерков, посвящённых Филатову, повторю: «Поэт Александр Филатов, как и положено русскому поэту, прошёл путём своего народа. И, как положено, – чуточку впереди. И, как положено, – чуточку не дожил до того, что предчувствовал (как он писал «предчувствием старца»), о чём болела («чувством юнца») его душа. Не дожил до времени, когда на грани гибели оказалось уже не одно селеньице, не одна речушка, а вся огромная страна, её культура, её язык, когда на смену всему настоящему пришли суррогаты».
Восстанавливаем контекстЪ
Перед вами – фрагмент из письма Филатова к белгородскому поэту и писателю Фёдору Овчарову от 5 марта 1983 года.
«Фёдора Платоновича и папу связывала добрая дружба. Их познакомил в середине 1960-х шебекинский журналист и писатель Василий Киреев. Несмотря на разницу в возрасте, общей у них была любовь к литературе, поэзии, хорошим книгам (в то время большая редкость), преподавание в школе. Овчаров очень часто ездил в Топлинку на велосипеде из Шебекино. Всегда такой добродушный, улыбчивый, светлый человек. Много говорили, спорили с Филатовым по различным вопросам, и не только литературным. Переписку Филатов вёл с Овчаровым по причине отсутствия у последнего домашнего телефона.
Но, на мой взгляд, за этим стояло большее, возможность высказать собственные мысли, взгляды, точку зрения, наболевшее...
С другими товарищами по цеху Филатов переписку почти не вёл – так как общался с ними по телефону или при личной встрече. Овчаров писал не так много – в основном приезжал лично», – вспоминает сын Филатова Александр.
Рассуждая о литературной Голгофе, которая предстоит каждому настоящему творцу, Александр Константинович предвидит и путь Овчарова – автора, чьи произведения ожидала сложная судьба: их практически не публиковали при его жизни. А единственный сборник «Тропа печали» вышел уже после смерти Фёдора Платоновича. Собственно, и творческое наследие Филатова ещё по-настоящему не оценено, не открыто для широкой публики и требует исследований и новых изданий.
Рекомендуем к прочтению: сборники поэзии «Струна» (1976), «Огни зовущие» (1980), «Окно» (1985), «Я воскресну в травах спелых…» (1997) Александра Филатова и «Александр Константинович Филатов в воспоминаниях, статьях, рецензиях, стихах современников» (2013).