Накануне премьеры Марк Григорьевич дал эксклюзивное интервью для «БелПрессы».
К Чехову!
С Чеховым связана вся моя жизнь в театре. История театра «У Никитских ворот» началась со спектакля «Доктор Чехов». Это была студийная работа, мы тогда ещё не стали профессиональным театром. В основу спектакля легли «Пёстрые рассказы» Антона Павловича. На них вырастало мастерство молодых артистов, это были театральные фантазии по поводу чеховских сюжетов. Увлечение Чеховым продолжилось. Одна из моих последних работ – «Шутки Чехова», где я поставил свою версию рассказа «Пари» и одноактной пьесы «Юбилей». Сейчас в репертуаре театра «У Никитских ворот» четыре чеховских постановки, спектакль «Дядя Ваня» в своё время получил премию «Хрустальная Турандот». Кроме того, я написал две книги о Чехове – «Чтение «Дяди Вани» и «К Чехову», в которых размышляю о творчестве драматурга, о постановке его пьес на сцене…
Понимаете, Чехова можно ставить бесконечно. И сколько ни ставишь – находишь новые нюансы. Но здесь для меня важен вот какой момент… Скажем, я работаю над спектаклем «Дядя Ваня» – сегодня, в 2016 году. И волей-неволей оказываюсь в позиции полемики с тем театром, который сегодня торжествует. Я бы даже сказал, к сожалению, торжествует.
Дело в том, что сегодня многие постановки Чехова страдают тем, что это Чехов вне Чехова. Или вовсе без Чехова. Идёт атака на авторское миросознание. Это дискредитирует автора, но на самом деле дискредитирует в большей мере нас. Текст любой чеховской пьесы – канон.
Мы же зачастую, занимаясь версиями в театре (а режиссёр и должен это делать – давать свою трактовку), следуем не замыслу автора, а навязываем ему своё миросознание. Этот раскосец, который свидетельствует о деградации нашей культуры, очень опасен для нас. Не для искусства, я подчёркиваю. Оно неколебимо. Ему до лампочки, как мы его трактуем. Классик состоялся. Он есть. Это мы несостоятельны, когда не дотягиваемся до автора. Это мы оказываемся авантюристами, псевдомастерами, лепящими нечто немотивированное и не связанное с авторским «я», авторскими философией, стилем и смыслами.
…Кто‑то подсчитал, что в общей сложности у Чехова около 8 тысяч персонажей. Каждый со своим лицом, характером, погружённый в свой личный сюжет. Это же население небольшого города! Эдакий Чехов-град! Если бы они все ожили и жили на разных улицах, это был бы очень интересный город. Мне любопытно было бы туда приехать и пожить среди них. Но это невозможно. А театр даёт такую возможность – распознать чеховское понимание человека, истории и нашей культуры.
Фото с официального сайта театра
Маленький человек, бессильный перед обстоятельствами жизни
Что такое «Дядя Ваня»? Давайте поразмышляем. Это пьеса, написанная Чеховым в конце его короткой, но могучей творческой жизни. Это пьеса-предупреждение. Это пьеса о том, что люди могли быть родными друг другу, а становятся врагами. Дело даже доходит до выстрела, пусть это был промах и никто не оказался убитым! Но диагноз русскому обществу поставлен здесь очень точно, и уже через десять лет после смерти Антона Павловича оно пришло к революции и гражданской войне. Пошёл брат на брата, сын на отца, и уже не одиночные выстрелы раздались, не промахи случились… И по сей день мы не можем очухаться от того, что произошло в 1917 году.
Вспомним, что в первоначальном варианте пьеса называлась «Леший». Леший – это тот же самый бес, лесной бес. Дядя Ваня Войницкий (в самой его фамилии есть какая‑то агрессивность, конфликтность!) – человек закомплексованный, человек, который мечется. Он несчастлив в любви, в своих притязаниях, духовных поисках. Он не стал ни Шопенгауэром, ни Достоевским, потому что слишком мелкий. При этом он искренен, его жалко, и Чехов видит в его судьбе упадок русского духа. Это не легендарный богатырский дух, а расщеплённый дух человека, который находится в дисгармонии с людьми и с самим собой.
Бессилие человека перед нахлынувшими обстоятельствами, когда он оказывается абсолютной пешкой и не может противостоять судьбе, – это вообще главная тема всех чеховских пьес. А в «Дяде Ване» она с особой остротой проявилась.
Возьмём хотя бы так называемые экологические монологи Астрова… Это же совершенная злоба дня, то, что нам так и не удалось изжить: крушение русской природы! И тот, кто хочет посвятить жизнь её сохранению, тоже оказывается пораженцем. Да, Астров – светлый, чистый в своей основе человек, но тоже не идеален. Он пьёт.
Как говорит в пьесе Елена Андреевна, «на Руси талантливый человек не может быть чистеньким». Она говорит это в отношении Астрова, но мне, как читателю пьесы, вспоминается Владимир Высоцкий, Олег Ефремов… И я соглашаюсь, что талантливый человек не может быть чистеньким, потому что условия жизни таковы. Преодолеть их он не в состоянии, и тогда возникает трагедия. И притягательность Чехова для меня в том, что он не стремился осудить, но старался понять маленького человека, бессильного перед обстоятельствами жизни.
Фото Натальи Ненько
Чехов не может быть скучным!
Я очень хотел бы, чтобы Чехова мы играли современно. Это может показаться голословным лозунгом, но на самом деле я имею в виду вот что. За многие десятилетия сложился штамп чеховской постановки. И эти штампы, извините, были заложены гениальными постановками Станиславского и Немировича-Данченко. Они создали некий чеховский колорит, стилеобразующие чеховские черты: подводные течения, подтексты, игра настроений, зоны молчания… Сверчки сверчат, лягушки квакают.
Когда всё это было в новинку, то действовало потрясающе. И все были увлечены такого рода мягкой, тихой манерой игры вполголоса. Мхатовские артисты насаждали этот стиль. Но время изменилось. Мы сегодня живём в век ракет и скоростных поездов, да и само мышление наше сделалось клиповым. Поэтому вот такой размеренный темпоритм чеховской пьесы очень опасен для восприятия современного зрителя.
Довольно часто приходилось слышать от зрителей о чеховских спектаклях: «Скучно!» Это отвратительный диагноз для спектакля. Это как пощёчина! Чехов не может быть скучным. Если Чехов скучный – значит, мы не донесли того Чехова, который современному человеку нужен.
Что это значит? Нужно ли отказаться от старого стиля и придать Чехову новый стилёк «правой рукой через левое ухо», немотивированного антипсихологического театра? Нет, я на это пойти не могу! Значит, надо внутри Чехова искать опоры для нового языка, языка театра XXI века. Поэтому я прошу артистов играть ритмично, со всплесками, всполохами, взрывами… Когда Чехов играется на нерве, это приближает его к нам, избавляет от эдакой ровности, неподвижности, монументальности.
Кредо моего театра (как и моего учителя, великого режиссёра Георгия Александровича Товстоногова) – живой академизм. И здесь оба слова равноценны – «живой» и «академизм». Вроде бы академизм должен быть скучным, но живой академизм никогда не бывает скучным. Если мы обнаруживаем во взаимоотношениях персонажей пьесы нервные токи, высокий градус их переживаний, изъявления чувств, тогда мы сможем удержать внимание сегодняшнего зрителя.
Чехов, подчеркиваю и настаиваю на этом, это писатель страстей, это поэт, а не бытописатель в чистом виде, не узко реалистический писатель (как говорил Маяковский, «реалист на подножном корму»)… У него всегда есть бурление страстей, иногда оно приглушено, но всегда находит выход для взрыва. Если мы с артистами обнаруживаем эти моменты, то находим грандиозные возможности для напряжённой сценической жизни всех персонажей. И такой Чехов не может быть скучным.
Фото Натальи Ненько
Кто вы: отстой или движуха?
Я отнюдь не ортодокс. В театре «У Никитских ворот» чего только и как мы ни ставили! Но что мне кажется сегодня особенно важным? Скоро в Белгороде будет проходить фестиваль «Актёры России – Михаилу Щепкину», где будут показаны наш «Дядя Ваня», «История лошади» театра «У Никитских ворот», спектакли моих коллег.
Мы все разные, такими и останемся.
Но всем нам надо сегодня чуть-чуть ощетиниться. Хотим мы или не хотим, мы ведём эстетический спор с огромным количеством людей, агрессивно наступающих на русский театр. Идёт настоящая борьба с ним.
Знаете, мне однажды молодой критик задал вопрос: «Как вы понимаете театральную ситуацию в стране?» «А как вы?» – спросил я его. «Для меня всё ясно, – ответил он. – Театр в России я разделяю на два вида. Есть театры-отстой, а есть театры-движуха». Конечно, по этой терминологии я – отстой. Разве «Дядя Ваня» – это движуха?! Но я и не собирался делать движуху. Я бы лучше застрелился. Иначе зачем я книги писал о Чехове? Это была бы жизнь, выброшенная на обочину.
Мне кажется, настало время называть вещи своими именами, защищать театр русской традиции, театр Щепкина, театр Станиславского… Надо воспользоваться трибуной фестиваля и сказать: русский психологический театр есть, несмотря ни на что!
Фото Натальи Ненько
Артисту приказать нельзя, его можно только увлечь
Я получил приглашение от белгородского театра поставить некий спектакль. Стали перебирать названия и остановились на новой редакции спектакля «Дядя Ваня». Конечно, у меня были сомнения. Я не знал труппы и, посмотрев один спектакль в другом жанре, в постановке режиссёра, с которым имею художественные несовпадения, должен был выбрать актёров, нужных для моей эстетики.
Но всё сошлось удивительным образом, когда началась работа над спектаклем. Станиславский сказал, что ничего артисту приказать нельзя, его можно только увлечь. Тогда возникает ансамбль индивидуальностей – творцов, художников, которые тебя начинают понимать с полуслова. Мне кажется, нам с белгородскими артистами удалось этого достичь. Мы говорили о Чехове, пытались его распознать, все взаимоотношения героев проверяли в действии. Я ничего не навязывал, а просто говорил о своих представлениях и размышлениях. Иногда наощупь, интуитивно, а иногда рационально мы постигали мир великой русской классики, мир Чехова, который создал в мировой драматургии образец психологического театра. Вот тут, мне кажется, самое главное значение нашей работы. Здесь отстаиваются в меру наших скромных сил фундаментальные ценности великого русского театра переживания, русской реалистической игры.
Я получил колоссальное удовольствие от работы с той частью труппы, что у меня занята. Это высший профессионализм, актёрская дисциплина и талантливые, яркие актёрские индивидуальности. Какие мощные мастера сцены!
Замечательный Виталий Стариков в роли Серебрякова; гротескная, острая в рисунке Ирина Драпкина в образе Марьи Васильевны Войницкой. А как интересна Анна Краснопольская – нянька Марина! Открою секрет: Игорь Ткачёв сначала предполагался на роль Астрова. И я горжусь тем, что предложил ему сыграть заглавного героя. В моём спектакле он отменный дядя Ваня! Работа Дмитрия Гарнова в роли Астрова мне тоже кажется очень убедительной и заразительной.
Чехов – огромное испытание для любого актёра. Но если тебе в жизни выпадает счастье сыграть Соню или Елену Андреевну – это становится фактом биографии. И я признаюсь, что такой Елены Андреевны, как Оксана Катанская, в Москве не нашёл бы. Она красива, женственна, благородна. А Валерия Ерошенко в роли Сони настолько открыта, порывиста, чиста. Этого так мало сегодня в театре! Я благодарен руководителю театра Виктору Ивановичу Слободчуку за возможность сотрудничества и низко кланяюсь каждому артисту, с которым мне выпало счастье работать в белгородском театре.
Справка. Марк Розовский родился 3 апреля 1937 года в Петропавловске-Камчатском. В 1960-м окончил факультет журналистики МГУ. С 1958-го – художественный руководитель популярнейшего университетского театра «Наш дом», закрытого властями по цензурным соображениям в 1969 году.
В 1964-м окончил Высшие сценарные курсы, работал на радио, в журнале «Юность», «Литературной газете». В 1970-м создал театр при Государственном литературном музее. В 1974 году был главным режиссёром Московского государственного мюзик-холла. В 1975-м поставил первую в СССР рок-оперу «Орфей и Эвридика». В 1983-м Марк Розовский организовал театр «У Никитских ворот».
Розовский – единственный российский драматург и композитор, чей мюзикл Strider, или «История лошади», исполнялся на Бродвее – на сцене театра «Хелен Хейс» (сезон 1979–1980) и получил прекрасные оценки в рецензиях «Нью-Йорк Таймc» и других американских изданий. Эта пьеса с успехом обошла многие сцены мира, была поставлена в Национальном театре в Лондоне, Статстеатре в Стокгольме, Королевском театре в Копенгагене, в Японии, Германии, Италии, Швеции, Финляндии, Испании, Бельгии, Голландии, Австрии. Пьеса Марка Розовского «Кафка. Отец и сын» по произведениям Франца Кафки с большим успехом поставлена в театре «Ла Мама» (Нью-Йорк), «Красный уголок» – в Бонне и Дюссельдорфе.
Марк Розовский – член Союза писателей РФ, Союза театральных деятелей РФ, Российского ПЕН-клуба. Кавалер ордена Почёта, ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени, ордена Ломоносова и «Звезда миротворца». Лауреат премии «Венец» (за большой вклад в современную драматургию и театральную жизнь страны), премии Москвы, премии «Признание» Московского международного телевизионно-театрального фестиваля, Эдинбургского фестиваля за спектакль «Бедная Лиза». Дважды лауреат национальной премии «Россиянин года» (2006 и 2012).