Привыкший к простору
Родион Кузнецов окончил Московский государственный академический художественный институт имени В.И. Сурикова (1997–2003). Продолжил совершенствоваться в мастерских при Российской академии художеств. Вошёл в московский Союз художников России. Представлял свои произведения в рамках множества областных, столичных, всероссийских и международных выставок. Участвовал в проектах Русской православной церкви и оформлении станций Московского метрополитена.
– Родион Анатольевич, как вы пришли к мысли стать художником и именно монументалистом?
– С детства по-особому ощущаю себя в пространстве. Меня волнует масштаб, организация отношений между составляющими пространства. Может быть, потому что я вырос в непосредственной близи к донским просторам (появился на свет в Ростове-на-Дону в 1977-м). Перефразируя цветаевские строки, скажу – мои глаза привыкли к степям. Видеть горизонт во все четыре стороны и стоять на лице земли – так обретаю гармонию. Оттого я и занимаюсь проектированием архитектурной среды. Оттого когда-то и обратился к монументальной живописи.
– Могу ошибаться, но мне кажется, что станковая живопись выражает субъективный мир художника, в то время как монументальная в определённом смысле подчиняет его своим целям. Как в таком случае вы достигаете баланса?
– Действительно, в случае с монументальной живописью нельзя ориентироваться только на себя. Самовыражение, эго явно не должно превалировать. Надо учитывать контекст, множество факторов – архитектурную среду, в которую ты входишь, адресность (психологические и социологические аспекты, ведь росписи воспринимает огромное количество человек), особенности времени... Но моя профессиональная принадлежность к монументалистике не отменяет того, что я могу высказаться камерно. Если у меня возникает такое желание, мне ничто не помешает его осуществить.
– Ваша картина «Пушкин и Байрон» – образец как раз станковой живописи. С ней вы выиграли конкурс благотворительного фонда Russian Arts Help Charity («Помощь Отечественному искусству»)...
– Конкурс, о котором вы говорите, и выставки по его результатам организовывает президент фонда Ольга Адамишина. В то время, когда её супруг был российским послом в Великобритании, она проводила множество мероприятий, открывая для Англии русскую культуру. Будучи студентом, я трижды участвовал в этом конкурсе. И счастлив победе. Выиграть на втором курсе (1998) и отправиться в Лондон, стать там участником выставки – для меня, разумеется, много значило. Кроме того, «Пушкин и Байрон» включили во Всероссийскую выставку «Болдинская осень», посвящённую 200-летнему Пушкинскому юбилею (ЦДХ, Москва, 1999). Но всё же для меня важнее признания профессионального сообщества та тема, над которой я много размышляю и которая благодаря этой картине прозвучала, – Пушкин, его гений, освещающий всю русскую культуру. Особенно меня интересует его «Путешествие в Арзрум...» (1829) – связь с Кавказом, казачеством, поскольку это история моих предков (мой отец – из верхнедонских казаков (станицы Вешенская-Казанская), мама – из кубанских).
Родион Кузнецов
Сполох! = Будет война!
– Вы представляетесь мне, скорее, историком, который, обладая даром художника, воплощает свои «летописи» – образы, систему ценностей – на носителях разных мастей: холстах, стенах, деревьях... А ваш дипломный проект монументальной росписи «Сполох» (2003) – своеобразной рефлексией по поводу ваших казацких корней...
– На протяжении года я работал над «Сполохом». И продолжал углубляться в историю казачества – много читал, размышлял, слушал казачьи песни, пел их... Изображённые мною сюжеты относятся ко времени Первой мировой войны. Я ещё не знал о легендарном белгородском графике Станиславе Косенкове, которому удалось в своих листах без войны войну показать. Но ровно этот вопрос я и пытался решить. И нашёл ответ – сполох! Сполох – крик, с которым от станицы к станице проносится всадник, красный флаг развевается на его пике. Сполох как пронзающая весть о приближающейся войне, как предзнаменование того, что прежняя мирная жизнь скоро перестанет существовать – грядёт время «мира в огне». Так возникает казачка, срезающая плод как символ жертвенной смерти. Между виноградных лоз, окруживших женщину, едва виднеется красный цвет тревоги – он ещё не доступен её взгляду. Так возникает картина сборов и проводов казака на войну – ритуал, фабулу которого воспроизводит песня «Конь боевой с походным вьюком». Чисто убранный курень опустел. Вне его пределов казаку подносят стременную рюмку. Отец подводит сыну своего коня и даёт завет, возможно, последний.
– Да, ведь в своём лице вы объединяете и фольклориста, и исполнителя казачьих песен. «Сполох» аккумулировал и этот ваш опыт...
– Я непрофессиональный фольклорист. Но проводил исследования, отправлялся в фольклорные экспедиции в хутора и станицы Ростовской области, находил там носителей традиционной культуры. Скажем, записывал бабушек, сохранивших казачий распев, в хуторе Каныгин Усть-Донецкого района. А после представлял результаты на научно-практических конференциях.
А что касается пения, то всё началось, когда отец привёз мне кассету «Казачьего круга». Подчёркиваю, что этот московский коллектив занимается аутентичной традицией казачьего распева. И вот я приехал в Москву учиться, попал на концерт «Казачьего круга» – и просто обалдел, настолько красиво то, что они делают. Такое сложное многоголосье со сложным рисунком, чьё плетение кажется бесконечным... Их пение крайне специфично, для иного современного уха поначалу даже непонятно. После выступления осмелился обратиться к музыкантам и получил разрешение к ним приходить. Год я просто сидел и слушал. И как-то пытался петь сам, чтобы после многолетних таких хождений, сотни прослушиваний, у меня что-то вышло. И даже три раза выступал с ними на сцене.
– «Сполох» предназначался для Дома культуры хутора Пухляковский (Ростовская область). Насколько я знаю, президент Российской академии художеств – народный художник СССР Зураб Церетели высоко оценил ваш проект и рекомендовал к воплощению на Донской земле.
– Было такое (улыбается). Но по разным причинам «Сполох» так и не реализован. Почему я определял его для Пухляковского? Правый берег Дона высокий – с него видно на десятки километров, левый – низкий, плоский, степной. Виднеется песчаный абсолютно белый островок. Шумит донское разнотравье... Вот в этом «золотом» хуторе, невероятно живописнейшем месте, располагалась моя творческая дача-мастерская. Я часто здесь бывал, и это великолепие питало меня. В Пухляковском жил друг Михаила Шолохова, его ученик и продолжатель традиции – писатель Анатолий Калинин. Он известен, в первую очередь, романом «Цыган», по которому сняты знаменитые фильмы о Будулае. И сняты они именно в Пухляковском. Так вот: мне посчастливилось общаться с Анатолием Вениаминовичем и получить его благословение на тему. И для меня это было крайне важно и символично, ведь «Сполох» я писал с мыслями о Шолохове – одном из моих любимых писателей – и его персонажах.
Дорогой светского искусства
Родион Кузнецов в составе артелей его преподавателей – академика Евгения Максимова (роспись в Нью-Йорке) и профессора Сергея Гавриляченко (российские работы) – расписывал храмы: Свято-Николаевский собор в Нью-Йорке (2003), Храм Софии Премудрости Божией на Лубянке, Резиденцию патриарха Московского и Всея Руси Алексия II и Храм Свято-Преображения Господня в Богородском и в Москве, Крестовоздвиженскую церковь Свято-Введенского Толгского монастыря в Ярославле. За что награждён патриаршими грамотами.
Р.К.: Религиозная роспись – важный и интересный опыт, который, несомненно, обогатил меня. Но в какой-то момент я осознал, что это не мой путь. Он очень труден. Чтобы идти по нему, необходимо полностью погрузиться в эту среду, посвятить себя ей, подчинить все свои устремления. И, оставаясь честным перед самим собой, я пошёл дорогой светского искусства, которое тоже является духовной практикой, хотя и иного порядка.
Искусство подземелий
Их было пятеро молодых и талантливых (Родион Кузнецов – среди них), кого монументалист и живописец, народный художник России Иван Лубенников пригласил для воплощения своих четырёх масштабных проектов оформления станций метро. Первый – «Маяковская» (2004). Красивейшая из станций Московского метрополитена, её открыли в 1938-м. Тогда в потолочных нишах разместили 35 уникальных мозаичных панно «Сутки советского неба», возникших по эскизам легендарного советского мастера Александра Дейнеки. В «нулевых» «Маяковская» пережила грандиозную реконструкцию, в ходе которой художники-монументалисты и создали полотна из смальты для её нового вестибюля (его «основная архитектурная доминанта»), дополнив музей на потолке новыми экспонатами. Находясь в диалоге с Дейнекой, они, с одной стороны, продолжили традицию, с другой – осмыслили её согласно современным реалиям: это уже не «советское небо», а «небо Маяковского».
В 2007-м команда Лубенникова приступила к созданию панно для «Сретенского бульвара». В результате центральный зал станции украсили 24 композиции на плоских листах стали с вкраплениями сусального золота. Силуэтные элементы из стали с травлёнными азотной кислотой портретами Москвы и москвичей прикрепили поверх мраморных плит.
Р.К.: По ощущениям у нас вышла, скорее, не монументальная, а камерная вещь – соответствующая общему сценарию прогулка по Бульварному кольцу. Возникают ассоциации даже с книжной графикой.
А уже через год благодаря тем же мастерам обрёл своё лицо «Славянский бульвар». Эту станцию называют самой стильной.
Р.К.: Мы говорим «бульвар» – и представляем скамьи, деревья, фонари... Всё это и претворено в причудливые металлические конструкции в стиле русского модерна – своеобразный парафраз с гимаровским оформлением парижского метро (Гектор Гимар – знаменитый архитектор и дизайнер, один из главных представителей французского модерна – прим. авт.).
И, наконец, четвёртый проект с участием Кузнецова (2008): Париж получил свою красочно витражную «Курочку Рябу» – привет из России. Объёмно-пространственная композиция площадью свыше 40 кв. м из металла и литого стекла украсила станцию метро «Мадлен» Парижского метрополитена.
Р.К.: «Курочка Ряба» выступает фольклорным метасимволом России, объединяющим другие символы русских – от самовара до спутника, от кремлёвской звезды до золотых луковок церкви... А в центре тельца Рябы – «Чёрный квадрат» Малевича.
Мыслить масштабно
Если набрать фамилию нашего героя в поисковике, то сразу возникнет информация о его необычной акции-посвящении ветеранам Великой Отечественной войны «Древо жизни». Её провели 9 мая в Анапе, откуда Кузнецов переехал в Белгород. Художник успешно нашёл форму выражения патриотической идеи, адекватную сегодняшнему дню, чем вызвал интерес горожан и особенно молодёжи.
Р.К.: Я гулял в парке, как вдруг увидел на дереве созданный природой лик Христа. Это неожиданное открытие да строка песни «Георгиевская лента» Игоря Растеряева «А за окном солдатики лежат и прорастают новыми лесами» навели меня на мысль о «Древе жизни». И, обратившись к современному искусству, нашёл форму, как её выразить. Мы объявили о грядущей акции и начали собирать фотографии солдат – участников Великой Отечественной войны, отвоевавших эту землю. Многие из них несли анапчане, рассказывали истории своих дедов и прадедов.
На основе снимков мы со студентами сделали трафареты будущих портретов и с их помощью нанесли изображения на деревья, вернее, на бинты, которыми деревья обвязали (ассоциации с ранами). Многослойность и текстура бинта создали особый эффект – переходы очертаний лица мягкие, его изображение более осязаемо. Это походит на приём Леонардо да Винчи сфумато (у изображаемого нет чётких границ, они «рассеяны как дым» и будто светятся изнутри). Под портретом – фамилия солдата и зажжённая лампадка в память о нём.
Очень любопытен другой проект Кузнецова – «Ожившие улицы Анапы». Очевидно, что он основан на глубоком изучении социокультурных особенностей места, при этом очень ясно и грамотно сформулирован. Думаю, подобного проекта не хватает нашему городу.
Р.К.: Очень часто культуру понимают очень узко. И это, на мой взгляд, проблема. Культура – всё, что связано с деятельностью человека, некая общая ткань, которая держит этот мир, чтобы он не рассыпался. И главная мысль проекта – визуализировать историко-культурное наследие – эту незримо присутствующую, некую метафизическую данность, эти смыслы, воплотить их в городской среде различными профессиональными средствами, в том числе и монументального искусства.
Меня волнует культурный цельный образ города, в котором я живу. Поэтому этот проект можно воспринимать как универсальную конструкцию. Если тщательно исследовать историко-культурное наследие Белгорода, тогда его можно трансформировать в «Ожившие улицы Белого города». Собственно, исследованием я уже занимаюсь. Культурный ландшафт Белого города необходимо формировать. И я хотел бы это делать.