В гостях у «Литературной гостиной» – член Союза писателей России Виктория Кан

А ещё она жена, мама… и начинающий прозаик. Весной этого года Виктория Кан отметила юбилей – чем не повод оказаться на страницах нашей «Литературной гостиной»?

Научиться поэзии

— Виктория Ивановна, первое стихотворение вы написали в 18 лет. Откуда появляется то самое желание положить строчки на листок?

— Сколько я себя помню, любила стихи, в школе участвовала в конкурсах чтецов, с выражением читала, с душой. В советские времена у людей были песенники, но я петь не умею, поэтому у меня был сборник переписанных стихов.

После школы я не поступила в институт, но планировала. И чтобы не терять времени, решила «отсидеться» в учебном заведении годик. Поступила в Шебекино в техучилище № 2 на специальность «машинист насосных компрессорных и холодильных установок». Как я туда попала, не знаю: может, судьба направила. Просто в газете вычитала о наборе в училище. Учиться всего год, и профессия любая никогда никому не помешает.

И вот там Сергей Анохин, тогда молодой, а теперь уже известный белгородский поэт, собрал ребят, которые писали стихи, в литературный кружок. Так как мне всё было интересно, я подошла и спросила: «А если я не пишу?..» Никто не отказал, пришла, перезнакомилась со всеми и через несколько занятий подумала: а почему бы мне не попробовать? Неделю, наверное, размышляла и написала очень простые восемь строчек. Их сразу же опубликовали в местной газете.

— Кого вы считаете своими учителями в поэзии и есть ли для вас вообще такое понятие?

— На протяжении всей жизни каждому, и мне в том числе, встречаются учителя. Кто‑то из них и воспитывает, как было у меня в литературе. Сначала Сергей Анохин привлёк к поэзии и дал какие‑то основы и понимание, как надо писать. А далее я познакомилась в этом же литературном кружке с Михаилом Дьяченко. Он был старше, приезжал из Белгорода, как и другие поэты, которые нас учили, читал свои стихи. Так случилось, что многие годы и даже потом, когда я уже стала членом Союза писателей России, Михаил Дьяченко всегда меня поддерживал, и всё, что я писала, несла ему на ознакомление. Мне нравилось, когда он меня хвалил, особенно если мог объяснить что‑то такое высшее, чего даже я не понимала в своих строчках. Я чисто интуитивно чувствовала и писала, а он мне рассказывал, что это значит или как можно это понять, что возникнет у читателя в ответ на мои мысли. Плюс какие‑то шероховатости всё равно отмечал: «Вот это слово лучше бы заменить».

Для меня до сих пор остаётся важным имя белгородского поэта Геннадия Островского, которого уже нет в живых. Мне была близка его поэзия, и то, что осталось когда‑то в юности в памяти из тех строк, вспоминаю и сейчас.

— Каково одновременно учиться, работать и не бросать писать?

— Уже на практике поняла, что работать на заводе точно не хочу. Вышла замуж, вернулась в Старый Оскол и устроилась в переговорный пункт. Работать понравилось, решила продолжить обучение. Поступила в московский заочный техникум связи, окончила и перевелась на телефонную станцию, где стала работать электротехником.

Может быть, профессия способствовала творчеству. Я трудилась по сменам, и это было большущее помещение с оборудованием, где в ночные смены находилась одна. Сделала работу – и есть много времени до утра думать, писать. Мы молодые были, куда‑то ездили, что‑то видели, и поэтому писалось, строчки сами собой рождались.

— Записывали на листочке, приносили домой, клали в стол или кому‑то показывали?

— Это всё писалось ручкой. Чтобы собрать и сделать рукопись, нужна пишущая машинка, которой не было. Надо было у кого‑то искать, доставать, просить. Писали в тетрадях, я в основном на листочках, потому что на работе. И как‑то всё это раскидывалось потом. Я никогда не относилась к ним: «Написала и хочу, чтобы это сохранилось!» Мне важно было написать, показать старшим, тем, кто понимает, уже известен, потому что хотелось чувствовать себя значимой, ощущать сопричастность.

Потом я стала ездить на литературные семинары, приезжали москвичи-поэты, все наши произведения обсуждались. Не то чтобы хвалили, большей частью ругали, не только меня, а всех молодых. Учили.

Состоялась на «Оскольской лире»

— Как приучить себя принимать критику?

— Для меня критика никогда не была убийственной. Понимала, что, если люди говорят, наверное, что‑то в этом есть. Я не обижалась и, подумав, приходила к мнению, что надо что‑то исправить, изменить – и будет гораздо лучше. Поэтому я критику только приветствую, она мне помогает.

— Есть такая расхожая мысль, что творческим людям критика обидна и, что называется, обрубает крылья.

— Может быть, я по характеру неамбициозна. Например, у меня никогда не стояло задачи стать членом Союза писателей России: я считала это чем‑то недосягаемым и уже была рада, что причастна к людям пишущим. Но когда накопился какой‑то запас моих листочков, ещё один наш белгородский поэт Виталий Волобуев собрал их и сделал самодельную книжечку такую. Я её подержала в руках, что‑то во мне зашевелилось, и захотелось увидеть настоящую свою книжку. Это был шаг в ту самую сторону. Потом издали книгу с моими первыми стихами, затем вторую… Зашла речь о том, чтобы мне войти в Союз писателей России.

Между этим были фестивали авторской поэзии, конкурсы. Начиналось всё с «Оскольской лиры» в Старом Осколе, куда я ездила не один год. Если можно сказать, что я родилась как поэт в Шебекино, то состоялась под воздействием «Оскольской лиры»: это был мой первый фестиваль, моё первое лауреатство. Ездила на «Нежегольскую тропу», на фестиваль «Бабье лето».

— Что испытывает человек, который держит в руках свою первую книгу?

— Когда я беру книгу в руки, неважно, первую или последнюю, не верю, что это – моё, кажется, что чужое, честно сказать. А по истечении лет, когда листаю их страницы, до сих пор удивляюсь и думаю: надо же, это я! То есть у меня до сих пор удивление не прошло, хотя я человек по жизни достаточно практичный, не витаю в облаках.

Через сердце

— Нельзя не заметить, что весомая часть вашей лирики – любовная.

— Потому что это то, что лично меня касалось. Мои стихи выходят из эмоций, и для молодости это естественно. И до сих пор я не могу писать, как говорят, «заумно», пропуская через голову, а не через сердце. У меня всё идёт из эмоций, я не складываю ничего специально, не обращаю внимания на модные или немодные рифмы. Для меня главное – это душа. Я даже не особо ищу новые стихотворные формы, может быть, потому что не занимаюсь этим так серьёзно, не считаю, что поэт – это моя должность, специальность. Для меня стихи, может быть, больше хобби. А теперь, с возрастом, как бы мы ни хотели, жизнь нас меняет, эмоции немного угасают, особенно любовные. Когда у тебя наладилась жизнь, когда у тебя семья и дети, у детей свои дети, от тебя требуется больше практического отношения. Я не хочу быть мамой на своей волне, которая витает в облаках. Нам достались и 90-е, и 2000 е, я помню, как было тяжело, и теперь всё время хочется помогать детям, чтобы им было легче. Поэтому и пишу не так часто, и стихи уже не эмоциональные, они больше похожи на рассуждения о жизни.

Но писать продолжаю и перехожу на прозу. Уже заканчиваю и буквально сдаю в издательство приключенческую повесть «Магия синих гор».

— На какого читателя она рассчитана?

— Это повесть для взрослых. Моя дочь живёт в Санкт-Петербурге, мы часто к ней ездим, в поезде приходится проводить много времени. И хочется что‑то почитать. Но меня и не радуют, и раздражают многие современные книги, мне их неинтересно читать. Особенно если на первых страницах попадается какая‑нибудь ошибка: возможно, я и читать не буду дальше. И сам стиль написания этих бульварных романов меня не прельщает.

Я решила не вдаваться в серьёзность и написать книгу, которая будет развлекательной, но чтобы её было интересно читать. С нормальными, правильными, адекватными мыслями, поданными не с чувством какого‑то наставничества, а чтобы человек сам приходил к ним. Это повесть о туристах, ушедших в горы. Это мне близко: мы ходили на Кавказ с группой. Многое похожее там описано, для интереса подпущено немного мистики, которая на поверку оказывается не мистикой, а имеет своё объяснение. Надеюсь, что к концу года повесть выйдет.

«Ну ты же поэт!»

— Каково вообще поэту открываться перед читателем?

— (Задумывается.) Я никогда об этом и не думала! Что открываюсь перед читателем! Наверное, это и не так страшно, потому что, кто тебя знает, перед тем ты уже открыт, а кто тебя не знает, тот пусть узнает твои мысли, найдёт что‑то близкое для себя и чему‑то научится. Я заметила, что одному нравятся одни стихи, другому – другие, то есть каждый примеряет их на свой личный опыт.

— По‑вашему, поэту важно продвигать своё творчество, быть пиарщиком для самого себя?

— Это было бы хорошо, не все к этому готовы, не все умеют. Я, например, не умею, и это очень мешает тому, чтобы о тебе узнали.

С Интернетом мне сложно. Компьютер я освоила как пишущую машинку, а всё остальное: писать что‑то в Сети, участвовать в каких‑то дискуссиях – не моё. Когда я не вижу глаз собеседника, не могу с ним общаться лично, то не считаю нужным вступать в какие‑то перепалки, что‑то доказывать.

— Не случалось ли такого, что увиденные в мониторе чёрные буквы на белом листе вам казались не теми, что родились в сердце, неродными, неискренними?

— Поначалу было так, а потом дело привычки. Набирать на компьютере – это вещь чисто техническая, но и опять же, листочек с ручкой никто не отменял. Я ещё и с телефоном не дружу так, чтобы в нём что‑то записывать, поэтому у меня всегда в сумке и ручка, и блокнот – так, на всякий случай.

— Очень практично!

— Я вообще очень практичная. Мне даже муж иногда говорит: «Ну ты же поэт!» Он у меня более романтичный, чем я (смеётся).

— Для вас предпочтительнее, когда вас называют поэтом или поэтессой?

— Поэт звучит сильнее, мне кажется!