Место с историей. Каково жить в Белгороде в домах, построенных сразу после войны

А что думают жители этих домов о том, как нужно поступить с историческим местом?

В доме № 20

Заходя в подъезд дома, что стоит сразу за зданием митрополии, я моментально переношусь в своё детство. В доме моей бабушки была такая же узенькая лесенка, просторные площадки и характерный запах, присущий старинным домам. Только тяжёлая железная входная дверь не из этой оперы.

«Её поставили, когда митрополит Кирилл приезжал, лет десять назад. А недавно, в середине февраля, перед приездом делегации экспертов из Москвы, двери срочно красили. В шесть утра, в мороз!» – говорит Нина Николаевна. 

Она живёт здесь 44 года.

Щёлкает выключатель, и её маленькую прихожую заливает тёплым жёлтым светом.

— Из чего построен ваш дом? – спрашиваю хозяев.

— Дощечки крест-накрест, а между ними наполнитель, кое‑где стены кирпичные, – отвечает дочь Нины Николаевны, Лариса. 

Мы проходим в комнату с видом на [Свято-Троицкий] бульвар. Раньше тут была детская Ларисы, а сейчас комната её взрослой дочери. Поднимаю глаза к высокому потолку, ожидая увидеть лепную розетку, но там только закругления на стены.

«Пятно на потолке устала закрашивать – крыша течёт», – будто извиняется Лариса, но я не замечаю потёка. 

Деревянные двери и окна, чугунная батарея… Язык не поворачивается назвать их старыми – они древние. Сколько тут слоёв краски? Из комнаты проём ведёт на большую застеклённую веранду, где летом «живут цветы, а зимой просто холодно». И без того яркое весеннее солнце становится ещё ярче, проникая в комнату сквозь жёлтые занавески. Во всей атмосфере есть что‑то от картины Татьяны Яблонской «Утро».

Нина Николаевна зовёт на чай. Мы вдвоём заходим в микроскопическую кухню, и места в ней уже не остаётся. Всего в семье пять человек, и непонятно, как они тут размещаются.

«Это были «процентовые» квартиры: часть от построенного жилья давали строителям: мой муж работал в строительстве, – рассказывает она. – Ларисочка была трёхмесячная, когда мы заезжали. Уже тогда, в 1979-м, нам говорили: «Вы тут ненадолго, вас скоро снесут». Считалось, что дома старые и центр города не украшают. Когда в середине 1980-х снесли ясли и образовался наш пустырь, мы решили, что началось».

Но не началось

Квартира в старом доме нуждается в постоянном ремонте, но глобально вкладываться в него никогда не рисковали:

«Мы бы и окна, и двери давно поменяли, но живём в постоянной неизвестности: снесут, не снесут. Лишних денег нет, чтобы рисковать», – продолжает пенсионерка, пока мы чаёвничаем.

На подоконнике зеленеет лук. За окном взгляд упирается в зелёный торец митрополии. Когда Лариса была маленькой, там была детская площадка, клумбы и вишни, а дальше стояли сараи. Сейчас двора нет совсем.

Жильцы дома сменяются поколениями: уходят старики, и латать протекающую крышу продолжают их дети и внуки, чужих в доме нет.

«Раньше все общались, знали, кто чем живёт. Соседи часто собирались на нашей большой веранде, пили чай, на 1 Мая демонстрантам махали, – вспоминает Нина Николаевна. – Теперь все по своим углам».

Жить в старом доме нелегко. В дождь вода льёт с потолка прямо в кастрюлю на плите. Давно пора перекрывать крышу, менять трубы и проводку, а ещё очень хочется новый кафель. Жильцы не против сноса, но с условием предоставления равноценной жилплощади или компенсации по рыночной стоимости.

«Компенсации, что предлагают, ни на что не хватит, – сетует Лариса. – Речь идёт о 58–62 тыс. рублей за квадратный метр вместе с общедомовым земельным участком, он приватизирован. За нашу трёшку со всеми расходами на переезд предлагают 4 млн рублей. Что мы купим и где?»

Она приводит цифры: их придомовой земельный участок в 1 600 кв. м оценили в 1,3 млн рублей, а у ресторана «Башня» – в 16 млн, хотя он намного меньше.

«Почему? Нигде ответа нет, везде только пугают: «Берите что дают, иначе ничего не получите!» Что это за разговор?»

Планы менялись, стояк ржавел

Сосед и одноклассник Ларисы – Павел Носик – скрупулёзно приводит историю сносов. Первый раз территорию выставили на торги зимой 2011 года, но торги не состоялись. В 2014 году дома признали аварийными, даже таблички повесили и в 2015 году заключили договор с застройщиком. Жителям показывали проект многоэтажки на пустыре, куда их собирались переселить в 2016 году. Но застройщик не зашёл. А в 2017 году аварийность сняли и поставили дома на капремонт. Жильцы оспорили в суде снятие аварийности, и сейчас дом в новой программе расселения.

«В нашем доме перекрытия деревянные, чугунный стояк с 1951 года проржавел, но если его менять, не думаю, что стена устоит, – говорит Павел. – Дом своё отслужил. Верховный суд ещё в 2014 году постановил: если дом аварийный и включён в программу, собственник имеет право выбрать деньги или другое жильё. Но нам в принципе никто не предлагает другого жилья, а за двушку мне насчитали 3,3 млн рублей компенсации».

В доме № 3

С балкончика Юлии Артёмовой в доме № 3 на улице 50-летия Белгородской области открывается чудесный вид на пустырь и стихийную парковку. Когда‑то было три дома, а остались сараи да гаражи. Последней расселили деревянную двухэтажку на восемь квартир напротив детского сада. Пустая, она ещё год ждала сноса, привлекая асоциальные элементы.

«Говорили, что наш дом 1947 года постройки. Первоначально здесь было печное отопление, поэтому каждой квартире полагался сарай для угля. Мы заселились в 1970-м, и, конечно, никаких печей уже не было, – рассказывает Юлия Артёмова. – Дом, в котором сейчас корпус детского сада, был жилым и считался элитным. Забора не было, и фруктовые деревья были наши. Садик был только во‑о-он в том здании, я в него ходила».

Её воспоминания о детстве и юности – сплошной сад: дворы за аккуратным штакетником утопали в зелени, у каждой квартиры была грядка, сажали что хотели – от вишен до морковки и укропа. На укатанном колёсами машин пустыре, где мы стоим, был её огород.

«Там было три абрикоса, вон там две яблони, шпанка, там ещё антоновка, два зимних сорта и две груши, – показывает она в разные стороны. – Вон тот пенёк был огромным клёном, под ним стоял стол, где мы часто собирались с соседями».

Люди с пилами зачастили во дворы с начала 1990-х, когда стали чистить прилегающие улицы от кустов шелковицы. Постепенно от шикарных садов остались воспоминания и одна чудом уцелевшая корявая яблонька.

Юля листает альбом с фотографиями: на шашлыках во дворе, сын на одуванчиковой поляне, и на заднем плане та самая яблоня в цвету… 

Из‑за непрекращающихся разговоров о том, что «вас скоро снесут», ни управляющие компании, ни сами жители не готовы тратиться на ремонт и благоустройство. По словам Юлии, их фасад последний раз красили к Олимпиаде-80, а подъезды – лет семь назад.

— Как вы лично видите развитие квартала?

— Здесь был кирпичный забор и корпуса Свято-Троицкого монастыря. Минуту… – она выносит из подъезда кирпич необычной формы. Ручная работа, XVIII век. – Официально монастырь снесли в 1937 году, и руины стояли несколько лет. При строительстве наших домов из тех кирпичей печи выкладывали, и потом здесь его кучи были, на свалку вывозили. Если уж говорить о сохранении исторического центра, то нужно оставлять эти дома. Они не аварийные. В соседнем доме жил управляющий цемзаводом – он утверждал, что немцы, которые их строили, давали гарантию на 100 лет, главное – поддерживать коммуникации. Управляющий умер, и те документы исчезли. Пойдёмте, стены в подвале покажу.

Где аварийность?

В тёплом подвале одного из домов – офис коммерческой фирмы.

«Посмотрите: ни одной трещины в стенах, тепло и сухо! А нам говорят, что дом аварийный», – рассказал директор фирмы Юрий Бусловский. 

В подтверждение демонстрирует техпаспорт здания: износ отдельных элементов не выше 45–50 %, тогда как аварийность начинается после 75 %.

Подвал они выкупили больше десяти лет назад и отремонтировали. Есть помещение с выходом на белгородский Арбат, и в нём можно было бы открыть магазинчик или кафе. Но как, если постоянно пугают сносом? Помимо офиса, в доме две парикмахерские, в соседних домах стоматология и продуктовый магазин.

— Каждый предоставляет рабочие места, платит налоги, а нам говорят освободить помещение без всякой компенсации. Много чего хочется сказать, но не для печати, – машет рукой Юрий. – Давайте просто про экономику. Какой смысл ломать эти дома и строить такие же малоэтажные? А я скажу: у людей квадратные метры выкупают по 60 тыс. рублей, а продавать будут по 150 тыс. рублей. Загляните в публичную кадастровую карту и вы удивитесь: квадратный метр земли у нас стоит 1 608 рублей, участок оценён в 3,5 млн рублей. А напротив, через Арбат, квадратный метр стоит 10 800 рублей. Почему такая разница?

— Каким был бы для вас идеальный вариант?

— Построить многоэтажки на пустыре, а эти дома поставить на капремонт, поменять сети и крышу, возможно, надстроить этаж. В Харькове есть улица Сумская, где отремонтировали дома 1930-х годов, и она стала самой известной у туристов. Белгородский Арбат может стать таким же, если останутся исторические дома, а не новоделы.

В доме № 6

Людмила Масальская прожила здесь больше 20 лет, а сейчас по её квартире можно ходить не разуваясь. Людмила согласилась на компенсацию и до 1 июля обязана освободить квартиру.