Его отец Василий Михайлович трудился то писарем, то домашним учителем в доме у местной помещицы. Он стремился дать образование сыну, и 1 августа 1813 года Сашу определили в начальную школу – Воронежское уездное училище. Обнаружив природные таланты и прилежание, мальчик через два года окончил курс первым учеником.
Крепостное сословие
Александр Никитенко очень хотел учиться дальше, но двери гимназии, куда перешли его сверстники, для детей крепостного сословия были закрыты. Это унизительное положение угнетало подростка, и он писал прошения об освобождении молодому графу Дмитрию Шереметеву. Ответов не приходило. Один только раз в январе 1821 года через алексеевское вотчинное правление ему передали отказ.
Когда по долгу службы Василия Михайловича семья Никитенко переехала в Острогожск, на смышлёного мальчика обратили внимание местные просвещённые жители. Александру предложили вести уроки, хотя у него не было педагогического образования. Правда, он много читал, но книги подбирал беспорядочно. Позже Никитенко вспоминал: «У меня было много учеников и целая школа детей обоего пола, собиравшаяся в доме бургомистра, купца Пупыкина».
Тем временем надежда учиться таяла с каждым днём, а неуступчивость графа сокрушала.
«Никто и ничто не может передать тех нравственных мук, путём которых 16-летний юноша, полный сил и, надо сказать, мужества, дошёл до мысли о самоубийстве и в ней одной нашёл успокоение», – записал Никитенко, вспоминая ту безысходную пору.
Он успокоился только когда добыл пистолет. Благо, использовать его не пришлось.
Хитрость графини
Однажды Никитенко выступил с речью на торжественном собрании уездного отделения Библейского общества. Выступление имело успех, а речь молодого человека оказалась на столе самого министра духовных дел и народного просвещения Александра Голицына. Тот пожелал видеть поборника библейской нравственности в Петербурге и, узнав, что автор – крепостной, взялся хлопотать о его освобождении.
Вскоре история крепостного юноши стала известна среди будущих декабристов – товарищей Кондратия Рылеева – и в кружке кавалергардских офицеров – сослуживцев графа Шереметева. В итоге Александру Никитенко помогла хитрость матери одного из однополчан Шереметева, графини Елизаветы Чернышёвой. На большом великосветском собрании она подошла к Дмитрию Шереметеву и во всеуслышание произнесла:
«Благодарю, что вы дали свободу человеку с выдающимися дарованиями, который много обещает впереди».
После этого молодому графу ничего не оставалось, как дать Никитенко вольную.
Профессор словесности
По рекомендации Рылеева Александр Никитенко поселился у декабриста Евгения Оболенского, который поручил ему воспитывать своего младшего брата. А по настоянию князя Голицына в 1825 году Никитенко приняли на первый курс университета без вступительных экзаменов.
Уличённый в знакомстве с декабристами молодой человек едва избежал ссылки, но в 1828 году всё‑таки благополучно окончил университет кандидатом по историко-философскому факультету. Со временем Никитенко стал адъюнктом (помощником – прим. авт.), а затем профессором по кафедре русской словесности.
Почти 35 лет Александр Васильевич преподавал русскую словесность в университете. Одновременно он вёл занятия в престижных Екатерининском и Смольном институтах, Аудиторском училище, Римско-католической академии и нескольких пансионах.
Прикован необходимостью
В 1833 году Никитенко назначили цензором. Работа эта была небезопасной – наказать могли даже за мелочь. Александр Васильевич ясно осознавал, что «делает опасный шаг», но нужны были деньги.
«Я прикован к Петербургу делами и необходимостью регулярного заработка», – отмечал он в дневнике, сожалея, что летом не может выкроить времени для отдыха на даче.
Однажды Александр Васильевич провел восемь дней на гауптвахте за то, что пропустил не совсем удачный перевод любовного стихотворения Виктора Гюго. В другой раз цензора арестовали на день за повесть Павла Ефебовского. В ней он пропустил ироническое описание правительственного курьера на балу: «Считая себя военным и, что ещё лучше, кавалеристом, господин фельдъегерь имеет полное право думать, что он интересен, когда побрякивает шпорами и крутит усы».
Несмотря на эти меры, Никитенко ходатайствовал за подлинно художественные произведения литературы. Он дозволил набрать в типографии «Мёртвые души» Гоголя, добился разрешения выпустить сказку «Конёк-Горбунок» Ершова, обличительную повесть «Антон-горемыка» Григоровича и отдельное издание стихотворений Некрасова, которые относили к «весьма неблагонадёжным».
Повесть о самом себе
Также Никитенко пробовал писать и публиковать статьи и научные работы на разные темы, но важнейшей частью его творческого наследия стал обстоятельный дневник, который автор вёл на протяжении многих лет: с 1826 по 1877 годы. В нём он описывал подробности литературной и общественной жизни середины XIX века.
В 1851 году Александр Васильевич решил литературно обработать свои воспоминания. Отшлифованные части дневника он озаглавил «Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был». При этом он не переставал почти ежедневно заносить и в сам дневник впечатления от общественно значимых событий.
Никитенко собирался обработать все свои записи, но ему это удалось только в пределах ранней части своих воспоминаний. Большая часть осталась в сыром виде, на страницах дневника. Однако и «Моя повесть…», и «Дневник» стали источниками ценнейших сведений по истории русской общественно-литературной жизни, журналистике и цензуре за половину столетия.