Разговоры о культуре, традициях, народности после этой встречи для меня разделились на «до» и «после». Конкретные поступки, слова, образы, переданные Василием Викторовичем, наполнили их живым смыслом.
Нет, не случайно Алехин оказался в числе помощников директора Государственного архива Белгородской
области Павла Субботина, когда тот писал книгу «Тростенец». Мне даже показалось, что волею судьбы он и остался в родном селе ради этого: сохранить и передать людям подлинную историю своих земляков. Уникальных людей из уникального села.
Духовный оазис
— Василий Викторович, отрывок из книги «Тростенец» – воспоминание вашей мамы Раисы Алехиной: «В послевоенное время председатель колхоза вернулся по ранению. И ему сказали: 12 пудов жита сдашь – церкву не тронем. Не сдашь – сломаем. И он пришёл в церкву, служба была, и объявил: «По пригоршне. У меня в кладовой есть семь пудов, а мне ещё надо набрать. По пригоршне дайте…» И понесли люди! И церква осталась». Вы чувствуете, что родились и выросли в неком духовном оазисе, где сумели сохранить забытые в других местах вещи?
— Сколько себя помню, всегда знал это. Всегда чувствовал себя православным человеком, с детства. Ходил в храм, причащался, исповедовался. И это от бабушек, что церковь спасали. Откуда ещё? Отец мой был убеждённым коммунистом. Религиозность в семье, естественно, не поощрялась, но тем не менее присутствовала. А впитывал я то, что видел вокруг. В Тростенце, например, всегда отмечали Пасху. Три дня праздника никакими делами, кроме храма, не занимались. Придумывали поводы, чтобы с работы в понедельник сбежать, потому что «у церкву надо». Студентов тайно вели сначала «до Микитовых, а там поглядят, никого учителей нема и – у церкву». И люди не вмещались в храме, двери открывали на улицу. При советской власти это было.
Бесконфликтная вера
— А ваш интерес к народным традициям тоже из детства?
— Да. Только никто же специально не говорил: учи, это народные традиции. По жизни всё приходило. Например, я ребёнком был, года четыре–пять мне. Отец заболел, лежит в больнице, телефонов нет. А как связь между людьми поддерживалась в старину? Бабушка Нюра показывала, как сделать, чтобы человек тебя понял и услышал. Печь затопила, подвела меня и говорит: кажи ему. Я начинаю: «Пап, я по тебе скучаю…» Бабушка сердится: «Что это за пап какой‑то! Кажи: «Батя». Скучае он! Ты что, баба? Кажи: «Батьк, скорее ворачивайся, у коровы пол провалился, холодно, куры не несутся». Такая была наука.
— Удивительно, что и церковное, и народное так мирно уживались…
— Интересно, что и батюшки нашей церкви как‑то не создавали из этого конфликта. Например, под Крещение в селе всегда жгли пурину. Рано утром мелом на дверях «писали хресты». Кресты то есть. Шли в храм, приносили домой освящённой воды. Потом из нечистой соломы, от животных, раскладывали во дворе костёр. Таким образом грели души умерших в мороз, приговаривали: «Святой ладоночек ды густинький дымочек, передай бате…» И перечисляли свои просьбы покойному. Больное животное к огню подводили, чтобы сил набралось. Это целый ритуал.
Семья – главное
— Эта связь с предками, родственниками, семья что для тростенчан?
— Это главное было. Обязательно надо собраться семьёй, а это все абсолютно родственники, чтобы соборовать умирающего. Молиться за него, дать ему поддержку. Или такая традиция – проведать больного. Это не просто яблок или пирожков принести. Например, поранил дядя косой ногу. Вся родня слетелась. Дяде ногу перебинтованную гладят, причитают, словно жалуются кому. Я потом понял, что это такой зазыв предкам: помогите, видите, как плохо ему. В этот момент вся энергия рода как бы аккумулируется в помощь человеку. Или взять огород. Ведь никто по одному засевать его не выходил. Маме, няне, Дуське всей роднёй посадили. И уже вечер, одна из старейших женщин начинает уговаривать остальных: пойдёмте ещё Райке посодим, пока мы гуртом. А если кто сопротивляется, отрежет: кто у тебя пытает? Мол, и спрашивать у тебя не будем.
— Сейчас так?
— Нет. И от этого даже не тоска, а досада. Зачем собираться, зачем звать родню, зачем он нам нужен? От таких разговоров и теряется связь поколений. Впрочем, это не сегодня началось и не только у нас. Я к одной бабушке за нарядом старинным ходил четыре раза. Она его сразу не отдавала, не потому, что жадная. Поговорить ей не с кем. Приедут дети из города, дом уберут, огород прополют, а разговор не клеится с матерью. Понимания нет, разные они. Почему? Потому что берегла бабушка их от всех невзгод, от бабок гнала. И меня мама иногда ругала: ну что ты всё со стариками волочишься. А я их потому и понимаю, что сызмальства с ними. Или взять похороны. Пошла тенденция детей на похороны не водить, чтобы им нервы не травмировать. Не было раньше такого. Приводили дитя на похороны, бабушка говорила: «Подойди, поцелуй в лобик, в ручку». И никакого ужаса в этом не было, потому что смерть такая же естественная вещь, как и жизнь. У нас даже было, что, когда ребёнок умирал, дети его гробик несли.
— Какое торжество, на ваш взгляд, сегодня может объединить семью?
— День Победы. Мы дома в этот день варим кашу, портреты дедов достаём. Для нас это тихий праздник.
Мужик на плече
— Судя по вашему рассказу, тростенецкие женщины были не робкого десятка…
— Нет конечно. Безусловно, они верховодили, держали вокруг себя всю родню. И были очень сильными физически. У нас говорили: да что это за баба, что мужика на себе до дома с гулянья не донесёт. Это обычно было, буднично даже. Раньше никто и представить не мог, что неженское это дело – бабе воды наносить. Так воды сколько было нужно для скотины, огородов, уборки.
Не с протянутой рукой
— Что в селе считалось нарушением всех правил, позором?
— Естественно, работа в божественный праздник. Один человек на Вербное вспахал огород. Так ему и его родне не один десяток лет это вспоминали. Ещё срамно было побираться, просить милостыню. Это было позором. В голодные 30-е годы тростенчане проедали хаты, но не побирались. Даже если дом горел, то в соседние сёла за помощью шли тётушки разные, но не сами погорельцы.
Точное словечко
— Тростенецкий язык – это какое‑то невероятное средство для передачи эмоций, мудрости, наблюдательности, музыкальности. Какое его воплощение вы считаете самым ценным?
— Всё ценно: и песни наши, и поговорки, и причеты, разговор обычный. Но есть ещё и такие языковые детали, на которые часто не обращают внимания, но которые очень точно характеризуют наших предков, их ум, сметку. Например, дворовые имена, которые жили и живут наравне с официальными. Их односельчане давали тому или иному человеку за особую черту его характера, внешности. Потом они переходили потомкам по наследству. Вот, например, есть у нас Османовы по подворьям. Оказывается, какой‑то из их предков нечётко разговаривал. Вот народ и нарёк его по‑турецки – осман. Никто ничего оскорбительного в этих прозвищах не видит. Они же веками живут.
Душе не прикажешь
— Вы руководитель фольклорного коллектива, собиратель народных костюмов. Ваши труды сегодня нужны людям?
— Я в этом даже не сомневаюсь. Когда мы выходим в народных костюмах с нашими коренными песнями, люди плачут. Видимо, они пробуждают генетическую память в душах людей.
— Можно сказать, что именно народная песня и сохранит село?
— Чтобы село выжило, людям в первую очередь нужна работа. Чтобы школа не закрывалась, больница, было хорошее транспортное сообщение… И песни, конечно, очень важны. Но ведь кто‑то же должен их слушать…
Компетентный комментарий
Павел Субботин – о Тростенце и Василии Алехине:
«Тростенец подарил мне одни из самых светлых, добрых и трогательных впечатлений. Сама деревушка, церквушка с отцом Андреем и милые старожилы. И, конечно, семья Алехиных. За дни общения с Василием я узнал о собственном народе, его укладе и традициях гораздо больше, чем за все предшествующие годы. Василий – потрясающий рассказчик, живой носитель народного языка, собиратель и энтузиаст. А после совместной работы над фильмом и книгой о его родном селе – ещё и друг. Слава Богу, что такие встречи в жизни происходят».