Гастроли театра организовал благотворительный фонд «Искусство, наука и спорт».
Почему я режиссёр?
Я родился в Сибири, мой папа и старший брат – геологи. Меня, как и всех в детском саду, спрашивали, кем я стану, когда вырасту. Мальчишки хотели быть шофёрами, танкистами, пожарными, а я – только геологом. В детстве мы много играли, хорошо помню, как, отодрав валик от дивана, скакали на нём, изображая Чапаева.
В школе выступал на всех вечерах. С моим школьным другом, теперь режиссёром Сергеем Соловьёвым, решили пойти в бассейн, но запись уже завершилась. На стене увидели афишу: набирали ребят в театр юношеского творчества.
В этом театре я впервые узнал, что такое демократия: там всё решали сами, было очень интересно жить. Нас сторож поздно ночью с криками выгонял домой.
Параллельно ездил в геологические экспедиции – можно сказать, весь СССР исходил пешком. В 17 лет решил поступать в театральный институт на режиссёрский факультет. Мне говорили, что не примут: нужен трудовой стаж. Я пошёл на актёрский, а уже в институте стал заниматься режиссурой.
Театр – это не профессия, это способ жизни, знакомство и познание её. Являюсь ли я режиссёром? Это никогда не скажешь, об этом могут сказать только другие. Я не ощущаю себя режиссёром, ощущаю себя человеком, и это главное.
Понимаете, сказать, что ты занимаешься искусством, нереально нагло. Никогда нельзя сказать, чем ты занимаешься. По крайней мере, о себе. Я боюсь быть непонятым. Как защищаюсь? Делаю только то, что меня волнует, и стараюсь это делать предельно откровенно.
В выборе профессии сомневаться уже поздно. Хотя иногда думаю: вот если б я был геологом… А вот в выборе артистов и того, что делаю, всегда сомневаюсь.
Я на один вопрос [почему стал режиссёром] могу отвечать всю жизнь, но, может, у вас есть другие вопросы?
О войне и мире в XX веке
История может повториться. Весь её ужас в том, что она сохраняет такую возможность. Человечество устроено противоречиво. У него есть очень сильная разрушительная сила: инстинкт уничтожения другого человека, а значит, и самоуничтожения. Мы используем историю в сиюминутных целях, как нам удобно. А самое ценное в жизни – это просто любить, рожать, творить.
Ветераны почти никогда не рассказывали о войне. Это страшно. Страшно, что они убивали и убивали их. Они никогда не улыбались во время встреч, надевали пиджаки с орденами, выпивали по 100 грамм и расходились.
Книга «Жизнь и судьба» – с трагической историей. Василий Гроссман всю войну прошёл военным корреспондентом. Его мать была переселена в гетто и там уничтожена, страшная судьба её и других евреев описана в произведении. В 1961 году он заканчивает роман, который писал десять лет. Относит его в редакцию журнала «Знамя», а редактор передаёт рукопись в КГБ. К Гроссману пришли домой с обыском, изъяли всё: рукописи, машинку печатную, даже копировальную бумагу. Это был тот редкий случай, когда автора не арестовали.
Он писал Хрущёву. Наконец, его приняли в политбюро и сказали, чтобы он не расстраивался, что, может, лет через 200 мы роман напечатаем. Представляете, этот человек (Михаил Суслов, член политбюро, идеолог партии – прим. авт.) был уверен, что именно он будет решать, печатать книгу спустя пару столетий или нет.
Через два года Гроссман умирает. Рукопись уничтожена, но писатель забыл, что отдал черновик поэту Семёну Липкину и ещё крупному учёному из Новосибирска. А они молчали, боялись, что рукописи у них заберут. И только в конце 1970-х с помощью академика Андрея Сахарова роман отправят за границу и в 1980 году издадут в Швейцарии.
Я, будучи в Хельсинки, впервые увидел книгу в магазине. Стоял там почти два часа и листал роман, пока ко мне не подошёл продавец и не сделал замечание, что это не библиотека. Еле-еле набрал денег на книгу и купил. Но домой «Жизнь и судьбу» не привёз: всё равно бы при обыске на границе изъяли. Оставил друзьям. И только во время перестройки в 1988 году роман увидел свет в СССР.
Как ставили спектакль
Почему я не люблю слово «звезда»? У нас в театре никто его не употребляет. Звезда – это тот, кто похож на самого себя и равен себе, а артист не должен быть похож на себя.
Все артисты нашего театра – мои ученики разных поколений. И сейчас я иногда набираю студентов на курс. Помню, когда я решился поставить Гроссмана, набрал группу 25 человек, просмотрев до этого около 3 000 желающих. Готовились серьёзно.
Артисты работали в архивах. Даниил Козловский даже сумел проникнуть в архив спецслужб. Всей труппой ездили в Норильск. Видели разрушенные бараки, старые тюрьмы, летали над тайгой, где находились остатки лагерей. Мрачное и страшное место, город, построенный на костях миллионов людей.
Ездили в лагерь смерти Освенцим, провели там неделю. Нам разрешили на одну ночь остаться в бараке, заперли нас и ушли. Это был очень сильный пример. И я поверил, что спектакль может сложиться.
Сыграли по этюдам весь роман. Знаете, как сыр делают? Сначала забирают сыворотку, а потом ужимают, ужимают – и получается такой ма-аленький кусочек вкусного сыра. Так и здесь: отобрали самое важное и значимое.
В каком пространстве это всё можно соединить? Ведь в романе, как и в жизни, события происходят одновременно. Театр способен также всё спрессовать. Вот так и возникло пространство, где смешались и сталинские, и фашистские концлагеря, гетто и обычная жизнь.
Разделяет эти события металлическая волейбольная сетка. Почему волейбол? Раньше любили эту игру. Почему металлическая? Она на сцене превращается в тюремную решётку, которой разделена не только московская квартира во время войны, а весь мир.
Каждую репетицию вижу: ничего не получается. Как только тебе нравится то, что ты сделал, это сигнал опасности. Редко смотрю спектакли своих учеников: больше расстраиваюсь. Не потому, что плохо, а потому, что ожидаешь чего‑то большего.
Есть хорошее выражение: «Грязь в глазах смотрящего». Нет ничего на свете совершеннее человеческого тела. Любовь всегда прекрасна (так Додин объясняет, откуда в спектакле обнажённая натура и постельные сцены – прим. ред.).
Я почему это всё рассказываю? Чтобы вы знали, что мы в театре не только дурью маемся, а ещё много чем.
Коротко о разном
Маленькое искусство отображает жизнь, а большое – её предсказывает. Сейчас в моде скандинавские детективы, где много всяких мельчайших подробностей. Но мне ближе что‑то большее.
Самое ценное – доброта и способность делать добро. Советский поэт Станислав Куняев написал, что добро должно быть с кулаками. Но как только ты применяешь силу ради добра, ты становишься участником зла.
Что просим у министерства культуры? Только денег на постановку спектаклей. Таланта‑то не попросишь.
На одном международном конгрессе я ходил в сопровождении двух охранников. Я иду, они – по бокам, все расступаются. И знаете, я почувствовал себя важным человеком. И (улыбается) жить стало сразу как‑то интересно.
Моя мечта… Хочу ещё немножко посмотреть, что происходит и может произойти.
Я впервые в Старом Осколе. Мне он очень понравился. Давайте будем взаимно вежливыми: я надеюсь, что то же самое вы скажете о нашем спектакле.