Но в жизни всё относительно, и мой сегодняшний собеседник вряд ли ответит однозначно. Потому что ожидание 40-летним стрелком высшего спортивного звания не заменит той далёкой безоблачной спортивной и обыденной жизни молодого кандидата-легкоатлета.
Если бы хироманты высматривали на человеческой ладони линию спорта, она была бы у Андрея Кожемякина глубокой, чётко выраженной, но прерывистой в одном месте – очень заметно. Впрочем, говорят, что спорт – только модель и отражение жизни, а не отдельная линия.
«Стрелял хуже некуда…»
«Ребёнком я был подвижным и активным, – вспоминает Андрей, – сначала пропадал с клюшкой во дворах, потом пошёл в секцию хоккея в ДС «Космос». Потом к нам в школу пришёл тренер Вдовенков – и увёл меня в лёгкую атлетику. Тогда я ещё не знал, какую роль Владимир Михайлович сыграет в моей взрослой судьбе, как станет для меня, на равных с родителями, спасательным кругом в самый тяжёлый момент. А тогда, вплоть до окончания спортфака пединститута, лёгкая атлетика стала для меня спортом № 1. Стал кандидатом в мастера спорта, мой рекорд по прыжкам в длину лишь десять сантиметров не дотянул до мастерского норматива».
– Тогда в каждой школе, не говоря о вузе, все стреляли и из «воздушки», и из «мелкашки», как ты сейчас на профессиональном уровне. А тогда стрелковый дар просыпался?
– Спал глубоким сном. Стрелял я чуть ли не хуже всех, да и интереса к этому занятию не было. Слишком однообразным это казалось для «взрывного» легкоатлета. Тем более уже выступал на республиканских, всесоюзных и даже международных соревнованиях. Но недолго музыка играла…
– Достиг своего потолка в результатах?
– Да не в этом дело. Всё проще и банальней: настали 90-е годы, стало понятно, что лёгкая атлетика – не профессия, как футбол или волейбол. В 1998-м повесил кроссовки на гвоздь. Поработал в школе, вёл спортсекции в институте, подрабатывал в тренажёрном зале инструктором, а по ночам – охранником в ночных клубах. А 25-летним, в 2002 году, получил травму. Показалось, что это конец не только спорту, но и жизни.
Остались только настоящие
– Не тяжело сейчас вспоминать тот несчастный случай?
– Теперь уже не так. Я не один такой: захлопнулся английский замок, ключ остался дома, полез по балконам на свой третий этаж… Падение, травма позвоночника, три операции за год. Год я лежал в больницах и дома, просто пытался выжить. О реабилитации, лечебных физических упражнениях и речи не шло. Лежал на спине, смотрел в потолок, не мог сесть, повернуться на бок. Богу молился, жалел родителей, которые тоже «умирали» со мной.
– А друзья?
– Нет худа без добра: настоящие друзья остались со мной, и таких оказалось большинство. Более того, многие «просто приятели» оказались настоящей опорой. А первый тренер увидел меня с атрофировавшимися мышцами, с пролежнями и сказал: «Я понял, что с тобой делать». Принёс гантели, дал задание. Я начал возмущаться, а он: «Через месяц приду, и ты должен сделать к моему приходу то-то и то-то. Иначе вообще к тебе не приду».
Он мне и раньше был как второй отец, вот и теперь поделился силой воли. Как и родители. Вскоре отправил маму на работу и научился ползать на локтях. Мама работала с восьми до четырёх. Находился дома один. Кричал от злости, когда что-то не получалось. Крик – это адреналин, даёт силы. И всё-таки не верил до конца, что смогу жить полноценно. Но тут подоспела путёвка в Крым, в санаторий в Саках поехал без сопровождающего.
«Шейники» вправили мозги
«В 2004-м Саки были «городом в городе» для тысяч людей на колясках. Единственный город для инвалидов на бывшем советском пространстве. Меня поселили в палату с «шейниками» – это те, у кого помимо ног не работают ещё и руки. Всё познаётся в сравнении».
«Эй, Андрюха, сходи-ка в магазин!»
«Да я же…»
«Ну, ты же на руках. Греби в магазин. На тебе деньги».
И я понял, куда я попал и какой я был дурак, что думал, что я самый несчастный.
– И всё чудесным образом переменилось?
– Да, не сразу, конечно. Над кроватью была кнопочка для вызова медсестры. Нажал кнопочку, она приходит, говорю, чтобы она меня одела. Она спрашивает: «Где штаны?». Я сказал, что в тумбочке. Она достала их, на кровать кинула и сказала: «Хочешь – одевайся и иди гуляй», и ушла. Потом понял: не от чёрствости, а сознательно. Раз, два я не сходил на улицу, а на третий – надел штаны, кроссовки и «пошёл» на своих здоровых руках.
Домой вернулся другим человеком. Мама приехала меня забирать и просто не узнала. Она за коляску, а я: «Мама, убери руки, я сам поехал». А в 2005-м я уже поехал в Саки сам на автомобиле и взял с собой маму.
Новый тренер, новая философия
– Как удалось вернуться в спорт?
– У моего друга был тренажёрный зал. И он меня забирал на машине тренироваться. В зале начал серьёзно работать, 140 кг от груди жал. Хотел заняться тяжёлой атлетикой, поехал на областные соревнования по армрестлингу. Там меня и нашли тренеры по стрельбе, и моим тренером стал Сергей Михайлович Кривцов. Можно сказать, я стал первым белгородским паралимпийцем. Так сказать, первопроходцем…
– Помнишь первое появление в тире 9-й гимназии?
– Спустился в тир. Точнее, меня спустили туда. Сел с этой винтовкой. Мне сказали, что надо сидеть неподвижно, по несколько часов. Сначала не понравилось, потом думаю: «А что ещё делать?».
– Так всё просто?
– Ещё как непросто! Потом я купил книги и стал читать. Тогда я понял, что стрельба – это такая философия, работа над своим мозгом и телом. С виду стрелок просто неподвижно сидит и ничего не делает. Но там такой идёт расход калорий, энергии, сердцебиение под 200 ударов. То, что в динамическом спорте происходит внешне, здесь происходит внутри.
Своя семья и служба
– В Общественном совете при УВД, где мы встретились первый раз, сказали, что ты женат и работаешь в МЧС.
– Давно убедился, что важнее семьи ничего нет, но думал, что сам никогда не женюсь. А потом я увидел в тех же Саках ребят, которые приезжают семьями, с детьми. Мы познакомились с Олей в 2009 году в компании, а расписались в 2014 году. Её не испугала жизнь с колясочником. В прошлом году у нас дочка Милана родилась. Мне есть теперь для чего и для кого жить и работать.
– О работе чуть подробнее…
– Я диспетчер, принимаю вызовы и отправляю подразделения на ликвидацию или предотвращение чрезвычайной ситуации. В стране в 2011 году началась федеральная программа «Доступная среда», МЧС её быстро подхватили, и туда стали брать сотрудников-инвалидов. Оборудовали рабочие места. Всё досконально вымерено, пандусы, туалеты. Считаю, что для организации работа инвалидов вообще бесценна. Это очень ответственные люди.
– И принципиальные, как я успел заметить по твоей работе в Совете.
– На прошлогоднем заседании я обратил внимание коллег, что у нас по городу под знаками «Парковка для инвалидов» стоят все кто захотят. Законы у нас вроде нормальные: делаются пандусы, есть места для инвалидов на парковках. Но на деле у меня порой до драки дело доходит. Я подъезжаю, а мест нет. Говорю людям: посмотрите, куда вы припарковались. Они не понимают, я достаю коляску, подъезжаю, говорю: «До вас теперь доходит?». И не во мне одном дело. Люди привыкли, что инвалидов как бы нет в городе. А только у меня несколько друзей ездят на машинах.
Колясочников много, единства мало
– Наверное, есть смысл объединяться для защиты своих интересов?
– Инвалиды, как правило, замкнутые люди. Я как-то предложил устроить гонки на колясках. Мне в соцзащите дали списки колясочников на Харьковской горе. Обзвонил примерно 50 человек, а согласились двое.
Доступная среда в городе хоть и не идеальная, но улучшается. Я сейчас хожу в кино, в кафе, куда хочешь. И всё же все соцзащиты и прочие службы второстепенны. Человек должен сам вылезти. Хотя и помощь нужна. Мне вот даже подъезд обустроили: пристройка, пандус. У меня машина, мне сделали парковку. Но таких подъездов лишь несколько по городу. В БелГУ есть корпус на Студенческой, я туда поступил в магистратуру на отделение адаптивной физической культуры. И вот я не могу прийти сдать сессию. Приезжаю: раз ступенька, два ступенька, три ступенька. Я говорю: «Ну что? Как учиться будем?». Хотелось бы, чтобы пандусы были в драмтеатре, мы с женой ходим в театр. И это ведь центр города. Ещё одна проблема: люди, у которых была тяжёлая травма, часто обращаются к вере, приходят к Богу. У нас строят новые церкви, а колясочники не могут туда попасть. В большинстве храмов… нет пандусов.
Спасибо всем за Рио!
– Андрей, что для тебя участие в Паралимпиаде?
– Новый вызов и новый шанс. Счастье, пусть даже буду не на пьедестале. Хотя туда тоже хочется подняться. И для себя, и для семьи, и для земляков. Не буду скрывать: у паралимпийцев не так много шансов претендовать на медаль и на пожизненную пенсию призёрам. Постараюсь побороться и не разочаровать всех, кто помог мне добраться до путёвки на Паралимпиаду. И родным, и друзьям, и тренерам, и фонду «Поколение», без поддержки которого никакого американского отбора и никакого шанса поехать на Олимпиаду у меня бы не было.
– Давно заметил: у спортсменов с ПОДА (поражениями опорно-двигательного аппарата) довольно специфический и жёсткий юмор...
– Не у всех. И не всё можно публично повторять. Хотя сама жизнь подбрасывает сюжеты регулярно.
– Например?
– У моего знакомого пистолетчика прямо перед стартом раскрутилась «ступня» на одном из протезов. Времени было в обрез, и он обратился к техникам, которые ремонтируют оружие. Те в спешке «стопу» прикрутили задом наперёд. Так он и стрелял, причём победно – в команде.
– За команду выступать волнительней?
– Конечно. Никогда не забуду, как на чемпионате мира с утра отстрелялись моя землячка Татьяна Рябченко и Сергей Ночевной из Саратова. Вывели нас в лидеры. А мне пришлось завершать усилия всех троих вечером, в сильный ветер на открытом полигоне. Такие победы помнятся дольше и ценятся выше. У меня вообще большая команда – в человеческом плане. Очень не хочу никого из неё подводить…