Достоевский как alter ego
Обречённый на одиночество творец заперт в своей голове. Высокий лоб он в исступлении обхватил руками с выпуклыми, узловатыми костяшками пальцев. Его взгляд совершенно опустошён – как будто смотрит в бездну. Неизвестно откуда налетел вихрь и растрепал, закружил вокруг него ворох бумажных листов. Сквозь них проступают профили призраков – идей воплощённых и тех, что только рождаются. Вот с этого «Портрета Достоевского» (1971) лично для меня начинается выставка Косенкова, организованная художественным музеем в рамках IV фестиваля «Шереметевские музыкальные ассамблеи» и посвящённая Году литературы в России. Портрет двойной (да и не один он здесь) – в изображении Фёдора Михайловича легко обнаружить черты самого художника. И это лик скорбного гения, в нём – страдание, боль за человека и мир, обречённость на вечный поиск пути, ведущего к спасению.
Особую связь Косенкова с великим писателем утверждает любопытная запись в дневнике художника (7.05.1980): «Господи! Достоевский! Какое он наслаждение мне доставляет каждой своей фразой, словом, буквой даже! Он мой или я его – до мозга костей, и в этом всё. Как страшно иногда вдруг увидеть себя, так же страшно погружаться в Достоевского».
Исследователь косенковского наследия – поэт, писатель Станислав Минаков назовёт эту связь первым из наиболее значительных «внутренних» совпадений, в результате которого и возникла первая веха творчества. А Анна Константиновна, вдова художника и заведующая его музеем-мастерской, скажет:
«Достоевский врос в жизнь Станислава Степановича. Он до самого конца раздумывал над его произведениями. Мечтал взяться за «Дневник писателя», роман «Братья Карамазовы». Хотел, но не успел».
А дверь в мир Достоевского Станислав Степанович приоткрыл в 28 лет. Он принял предложение воронежского издательства проиллюстрировать роман «Преступление и наказание» – и появились 47 фантастических линогравюр (1969–1970). Именно этот цикл стал для своего автора первым шагом на пути к всемирному признанию. В 1971-м Косенков с группой советских художников получил золотую медаль на международной книжной выставке в немецком Лейпциге. А через пять лет – вторую, уже персональную, на международной биеннале прикладной графики в чехословацком Брно.
Чудокнижник Станислав Степанович
Один из ключей к пониманию феномена Косенкова как иллюстратора предлагает Минаков:
«В книге художник никогда не был прямолинейным, лобовым аккомпаниатором. Его кредо – вхождение, введение читателя в пространство, эмоционально-психологическую атмосферу книги, в эпоху. Его произведения лишены буквальности, въедливой скрупулёзности. Но он всегда точен в передаче общего состояния, тональности».
Так и есть. «Преступление и наказание» Косенкова – совершенная визуализация смыслов и идей Фёдора Михайловича. В результате исследования, глубинного постижения его литературы, ментальной близости художник превращается в сотворца. А аскетичность выразительных средств графики позволяет ему воплотить сущность явлений и предметов, что он постиг (к слову, мастер проиллюстрировал и романы «Бедные люди» и «Игрок», повесть «Двойник»). И всё это справедливо для каждой из созданных Станиславом Степановичем книжных серий.
Важно и то, как их воспримет зритель. Графика Косенкова требует камерного пространства. И получает – музейное «под лестницей» как раз такое. Чего нет, так это целостности в представлении серии. Вы увидите отдельные листы «Преступления и наказания» («На улице», «Первый сон Раскольникова», «Убийство-II. Марионетка»), но далеко не все из них ключевые для понимания концепции художника. Жаль, но, скажем, нет «Крушения идеи Раскольникова» – одной из самых экспрессивных гравюр цикла, запечатлевшей переломный момент, после которого герой пойдёт дорогой воскресения и спустя время обретёт свободу от заблуждений и химер своего сознания.
Нет и опорных линогравюр к поэме «Руслан и Людмила» Пушкина. Этот цикл – один из самых масштабных проектов Косенкова, над которым он работал три с половиной года, с осени 1983-го. И, о редкость, – в цвете. Им найден изумительный пушкинский солнечно-жёлтый оттенок – вот такая претворённость эпитета «солнце русской поэзии».
Вошли в экспозицию и чудесный портрет Александра Сергеевича, и фрагменты неоконченного цикла – иллюстрации к поэме «Цыганы» (1990).
«Житийные» листы к Лескову
Третий блок иллюстраций – чёрно-белый мир, основанный на сочинениях Николая Лескова. Здесь графика к очерку «Леди Макбет Мценского уезда», повестям «Запечатлённый ангел», «Житие одной бабы», «Воительница». И, разумеется, «Очарованный странник» и «Левша» из знаменитого цикла «Праведники».
«Знаменитых лесковских праведников, людей, постигших истину жизни, Станислав обожал. Он ценил их даже выше, чем «Записки охотника» Ивана Сергеевича Тургенева. Да, жить в Орле (1969–1976) и не зацепиться сердцем, как Косенков любил говорить, за творчество Лескова, просто невозможно. Он был совершенно поражён тем, как писатель тонко понимал народ, знал народ и был вместе с народом. И в своих произведениях совершенно уникальным языком говорил о том лучшем, что в этом народе есть», – рассказывает Анна Косенкова.
Станислав Степанович оформил орловский дом-музей Лескова, прежде пройдя лесковскими дорогами, став знатоком его книг и его мест. А для иллюстрации его сочинений выбрал особую стилистику – старую, иконоподобную: в центре листа картинка, а окаймляют её малые клейма. И, оценивая её, известный литературный критик и литературовед Лев Аннинский напишет: «…он (Косенков – прим. авт.) не играет с Лесковым, но как бы всматривается в него, словно в старинную бесценную реликвию. Поражает лицо Левши, открытое и доверчивое, и сам этот темноватый, лишённый всякого щегольства и заискивания перед современным зрителем, старый гравюрный стиль. Словно из-под трёх столетий, из какой-то допетровской глубины встаёт истовая, двужильная и загадочная Русь пращуров».
Выставка продлится до 15 ноября.
«Когда созреет срок беды всесветной…»
Строка из стихотворения известного воронежского поэта Алексея Прасолова – имя новой выставки в Музее-мастерской С. Косенкова. А у стиха есть эпиграф «4:00. 22 июня 1941» – время и дата, которые никому объяснять не нужно. Эта экспозиция закономерно сменяет «День памяти. Год любой» по случаю 70-летия Великой Победы. И если в предыдущую не могли не включить несколько карандашных рисунков из серии «Жизнь прожить... Памяти Алексея Прасолова» (1988), то из нынешней их не могли исключить, поскольку именно этому поэту и именно этой серии её посвятили. Остались великолепные листы: «Одна». «Память неба и земли». И, конечно, «Безотцовщина» с её 12 (апостольское число!) босоногими детьми, стоящими, балансирующими на пеньках и всматривающихся вдаль – где-то их отцы, возвратятся ли?
Это и про Прасолова, и про Косенкова. И на вернисаже об этой общности, глубинных связях между художником и поэтом будет говорить Станислав Минаков:
«Во-первых, общность пространственная, земельная. Прасолов – воронежец, Косенков – белгородец. Центральное Черноземье. Ландшафт формирует человека: неизбывен на всём пути Косенкова образ меловых разломов, оврагов, холмов – этих великих, горестных морщин земли… Вторая точка соприкосновения Косенкова с Прасоловым – временнáя, поколенческая. Программны, изначальны для Прасолова строки: «Итак, с рождения вошло – Мир в ощущении расколот: От тела матери – тепло, От рук отца – бездонный холод...». Эти же слова с несколько иным, правда, акцентом – эпиграф к судьбе Косенкова, эпиграф к судьбе всего поколения послевоенных ребятишек, российской безотцовщины, выросшей на горьких пепелищах Отечества… Дальше уместно говорить уже об общности-следствии: единстве мироощущений Косенкова и Прасолова, вызревших в этой «расколотости мира», в «ноющей чёрной утробе», которой стала для их поколения изуро¬дованная войной родная земля».
В результате появился этот уникальный и последний из крупных книжных проектов мастера (дипломы I и II степени на Всероссийском конкурсе искусства книги). «Школа», «Два берега», «Поклон родному дому», «Качели I», «Лодка»… – вы увидите каждую из 23 композиций и убедитесь, что смыслы, мотивы, интонации поэта художник заключил в мощные визуальные образы, создал «не картинки к тексту, а то, что чувствуешь всеми фибрами своей души», выстроил свою вселенную, но по законам Прасолова.
P. S.: На афише выставки – знаменитое косенковское дерево, сухое, изломанное. Ось мира, сводящая воедино небо и землю, стоит оно на пограничье бытия и инобытия. И это же дерево на карандашном рисунке, только у его подножия Прасолов. Оно же на цветной линогравюре, и там у его подножия Косенков. И один творец, и другой точно знают, о чём «корявое дерево пело», что ведает о мире. Слушают его тайны – всматриваются в бездну.
Экспозицию завершат в конце февраля.